Один из основных тезисов в нынешней дискуссии о «постдемократии» состоит в том, что, хотя современные демократии и поддерживают фасадную видимость формального соблюдения демократических принципов, они всё больше переходят под контроль привилегированных элит. Осуществление неолиберальной политики привело к колонизации государства корпоративными интересами, и поэтому важнейшие политические решения принимаются в наши дни помимо традиционных демократических каналов. Утрата демократическими институтами своей легитимации проявляется в феномене растущей деполитизации. Я согласна с таким анализом ситуации, но думаю, что, если мы беремся отыскать причины такого явления и пытаемся представить себе, как можно преодолеть эту тенденцию, нам прежде всего следует выяснить, какую роль сыграли левые партии в данном ослаблении (disaffection) демократической политики.
В книге «О политическом» я исследовала причины того, что я назвала «постполитической» перспективой, действительно возобладавшей в либеральных демократических обществах. Я доказала, что все это связано со сдвигом в сторону центра, который в последние десятилетия и был стратегией европейских социал-демократических партий. Эту стратегию, под лозунгом «третьего пути», впервые разработал Энтони Гидденс для британских новых лейбористов. Согласно Гидденсу, западные общества вышли на второй уровень модерности, на уровень «рефлексивной модернизации», когда прежняя политика, характеризовавшая уровень «простой модернизации», выглядит странно. Гидденс заявил, что в наши дни нужно уметь мыслить «за пределами левого и правого» и воображать себе новый тип политики «радикального центризма», превосходящий старомодное разделение на правых и левых.
Такое воззрение позднее освоили другие социалистические и социал-демократические партии: они стали представляться как «левоцентристы», отчетливо заявляя, что они отказываются от прежней антикапиталистической составляющей своей деятельности. Притязая на «модернизацию» социал-демократического проекта, иначе говоря, приспосабливая его к глобализующемуся миру, левоцентристские партии на деле капитулировали перед неолиберализмом. Смирившись с якобы отсутствием новых альтернатив капитализму, они встроились в рамку неолиберальной гегемонии. Отказываясь от любых попыток оспорить существующие отношения власти, они ограничились только отдельными предложениями по «гуманизации» неолиберальной глобализации. Вот почему в политическом отношении их почти не отличить от правоцентристских партий.
«Центристский консенсус» имел крайне отрицательные последствия для демократической политики. Именно отсутствие реального выбора между очевидно отличающимися альтернативами объясняет и нынешнее падение интереса к политике, что привело к резкому сокращению числа тех, кто ходит на выборы. Другое следствие конвергенции правоцентристских и левоцентристских партий — подъем в ряде стран правых популистских движений, весь успех которых объясняется тем, что в них видят единственную альтернативу существующему порядку.
Мне кажется, что в дискуссии вокруг «постдемократии» слишком мало внимания уделяют значению самой «постполитической» ситуации. Конечно, нужно понимать трансформации капиталистической системы, которые и обеспечили экономические условия для успешной неолиберальной глобализации. Но это не объясняет автоматически, почему исчезли живые демократические дискуссии о различных путях организации социальных отношений и общественных институтов.
Именно здесь мы и можем вскрыть меру ответственности левых партий. Отказываясь признавать, что политика по внутренней сути своей партизанщина и что демократическая политика требует агонистических дискуссий между конфликтующими проектами и выбора между реальными альтернативами, «политика консенсуса», «политика третьего пути» привела к деполитизации, ставшей стержнем нашего постдемократического состояния. Когда граждане чувствуют, что они не имеют голоса в основополагающих вопросах, затрагивающих положение всего общества (common affairs), и что политические вопросы были признаны техническими по природе и поэтому перешли в ведение экспертов, демократические институты претерпели вымывание самой их сущности, и сама их легитимность оказалась под угрозой. Выборы превратились в простое заверение тех мер, которые навязываются различными действующими силами, интересы которых не видны на публике, — и таким образом демократические процессы лишились своего разумного основания.
Конечно, наши общества продолжают заявлять себя как демократические; но что означает само слово «демократия» в наше «постполитическое» время? Подробно рассмотрев природу либеральной демократии в книге «Демократический парадокс», я выявила напряжение между двумя этико-политическими принципами: свободой и равенством. Либеральная демократия должна пониматься как сочленение (articulation) двух различных традиций: либеральной традиции верховенства закона и индивидуальных прав и демократической традиции народного суверенитета. МакФирсон показал, каким образом благодаря такому сочленению, выработанному в XIX веке, либерализм стал демократическим, а демократия — либеральной. Но при этом всегда сохранялся разрыв между требованиями свободы и требованиями равенства, разрыв, который и предопределил динамику противостояния левых и правых вплоть до сего дня. История демократической политики может быть наглядно представлена в терминах борьбы за господство либо принципа свободы, либо принципа равенства. В некоторые периоды наверху оказывался либеральный аспект, в некоторые периоды — демократический, но исход борьбы никогда не был заранее известен. Но после установления культурной гегемонии неолиберализма либеральная составляющая стала столь преобладающей, что демократическая составляющая практически исчезла. Демократия понимается теперь просто в терминах верховенства закона и защиты прав человека, а идея народного суверенитета забыта, словно она отживший свое предрассудок. Всякий, кто противостоит правлению элит и говорит, что нужно дать слово народу, дать прозвучать их требованиям, сразу же клеймится как популист.
На мой взгляд, такая подмена демократической традиции либеральной — одно из главных свойств нашего постдемократического состояния, что легко можно разглядеть на примере того, что левоцентристские партии перестали участвовать в борьбе за равенство. Их главные лозунги теперь — «Выбор», «Честность», «Равные возможности» и «Участие всех»; но они всячески избегают говорить о равенстве, которое кажется им слишком привязанным к социалистическим идеалам всеобщего равенства, которых принято стыдиться. Лишившись того словаря, который и был коренным в видении общества, левые неизбежно оказались неспособными представить альтернативу неолиберальной глобализации. Пока мы не откажемся от политики «центристского консенсуса», которая и стала одной из причин растущей бессмысленности демократических институтов, нам нечего надеяться на то, что мы вырвемся из постдемократического потока. Нужно бороться против размывания границ между левыми и правыми, выдвигая четко определенный левый проект. Такое размывание, как бы его ни оправдывали теоретики третьего пути, никак не способствует прогрессу: думая, что мы приближаемся так к «более зрелой» демократии, мы просто безвозвратно теряем ее. Насущно необходимо оживить демократический процесс, и этого можно достичь, только если левые партии выступят единым фронтом против новой гегемонии, против неолиберальных усилий разрушить главные институты государства всеобщего благосостояния и превратить всю общественную жизнь в частную собственность, управляемую по законам рынка. Если левые не смогут мобилизовать надежды и стремления граждан на пути к более справедливому и равному обществу, то существует серьезная опасность, что популистские партии правого крыла займут эту нишу. А тогда нас ждет нечто еще худшее, чем постдемократия!
https://gefter.ru/archive/10510
Шанталь Муфф – Бельгийский политический философ, профессор кафедры политологии и международных отношений, руководитель Центра по изучению демократии Вестминстерского университета (Великобритания).
