О творцах «нового мира будущего». Labor operis антиутопизма
Комментарии на книгу «Изобретая будущее» Ника Срничека и Алекса Уильямса
Книга «Изобретая будущее» начинается с сожалений:
«Куда исчезло будущее? Большую половину XX века наши мечты были устремлены именно в будущее. Горизонт левой политической мысли был представлен множеством эмансипирующих теорий, зачастую возникавших на стыке политической идеи народовластия и освободительного потенциала технологий».
Авторы обижены, что им отказано в будущем, которое обещало бы стать чем-то большим, чем их настоящее. Они оплакивают отсутствие объекта своего желания, невозможность его достичь, жизнь, которую придется прожить в забвении левых утопий. Если судить по тому, как часто в последнее время стали звучать подобные жалобы, это разочарование довольно широко распространилось.
Разочарование порождает смутное чувство гнева, направленное на status quo «левых движений», на то, что им не хватает воображения. В основе этого недовольства — разочарование в самом мире, который де всячески нам досаждает, гнобит наши надежды и не дает нам спокойно предаваться мечтам, — мир, который нуждается в переделке.
Я не хочу сказать, что коль скоро повествование книги строится на этом чувстве, то ее можно свести к эмоциям по поводу превратностей бытия, — для подобной грубой критики эта работа слишком цельна и проблемы, которые она затрагивает, слишком серьезны. Тем не менее, эмоции окрашивают весь этот проект в весьма определенные цвета.
Все это исследование движимо чувством сожаления. Мы травмированы утратой желания — будущего и возможного, — и мы негодуем на капитализм за то, что он украл наше будущее. Очевидно, что в этом кратком резюме мы опускаем детали, но некоторое огрубление может помочь выявить логику и проникнуть в суть дела.
Основная проблема современной левой политики — это не желание (desire) универсального утопического будущего, а его утрата, что создает препятствия для критического прогрессивного левого дискурса (на это указывают Эгги Херст и Том Хаусман). В связи с этим задача авторов состоит в том, чтобы напомнить, зачем нам нужно наше будущее, а затем поведать о том, где и как его искать.
«Изобретая будущее» — это попытка найти то, что мы потеряли, а значит обрести полноту желания. Мы можем с большим оптимизмом отправиться на такого рода поиски, но тревожное чувство гнева будет сопровождать нас на каждой их стадии.
В нашем мире много варварства, в этом, по крайней мере отчасти, виновен «капитализм», однако капитализм — не всеобщий злодей, виновный решительно во всем (трудности в определении того, что есть капитализм, мы рассмотрим позже)! Наше погибшее будущее — не какое-то выходящее из ряда вон преступление каких-то неолиберальных конспирологов.
Да-да, я знаю, книга нигде не доходит до таких грубостей. Тем не менее, устройство повествования в книге направляется конфликтом, находящим разрешение только в том, что «мы» как протагонист этого повествования обретаем целостность в будущем, когда все наши желания исполняются.
Авторы делают оговорку, что борьба не закончится с наступлением посткапиталистического будущего, но это будущее сулит нам разрешение конфликтов дня сегодняшнего. Мир всегда был бестолковым, незавершенным, сопротивляющимся воздействиям, жестоким, утрачивающим ориентиры и, полагаю, устойчивым к тем видам разрывов с прошлым, что явились гипотезой авторов (более подробно проблема темпоральности рассмотрена Софи Льюис и Дэвид Белл).
Но если мы будем продолжать сокрушаться по этому поводу, мы рискуем ополчиться против самого мира, против человеческого существования и против тех самых людей из плоти и крови, что так малоподвижны и препятствуют осуществлению наших грез. Любовь к будущему чревата опасностью ненависти к настоящему — мы не хотим тем самым сказать, что мы вовсе не должны любить будущее, но необходимо соблюсти и долю осторожности, чтобы не переборщить.
Кроме сожалений об «утраченном будущем», текст также содержит элементы пророчеств. Читая работу «Изобретая будущее», а также «Манифест политики акселерационизма», я нахожу много общего с «Откровением Иоанна Богослова». «Манифест» начинается предсказанием грядущих катаклизмов:
«В начале второго десятилетия XXI века глобальная цивилизация столкнулась с новой волной катаклизмов. Грядущие апокалипсисы показывают убожество норм и организационных структур политики, рожденной одновременно с национальным государством, подъемом капитализма и беспрецедентными войнами XX века.
Самое главное — крушение планетарной климатической системы. В перспективе оно угрожает самому существованию нынешней глобальной человеческой популяции. Хотя это наиболее сильная из угроз, с которыми сталкивается человечество, есть и другие менее значимые, но потенциально дестабилизирующие факторы, существующие наряду с данной угрозой и взаимосвязанные с ней. Окончательное истощение ресурсов, особенно водных и энергетических, в перспективе ведет к массовому голоду, саморазрушению экономических парадигм, а так же к новым холодным и горячим войнам.
Затянувшийся финансовый кризис вынудил правительства прибегнуть к парализующей, смертельной и набирающей обороты политике жесткой экономии, к передаче в частные руки служб социального обеспечения, а также вызвал массовую безработицу и стагнацию заработных плат. Рост автоматизации производственных процессов, в то числе и “интеллектуального труда”, свидетельствует о затянувшемся кризисе капитализма, который в ближайшее время сделает его неспособным поддерживать современные стандарты жизни даже для среднего класса глобального Севера».
Красной нитью чрез всю книгу проходит упование на лучшее будущее. Авторы делают свои прогнозы не на основе исторической неизбежности; вместо этого они пытаются внушать нам веру в будущее, не выводимое из текущей исторической ситуации. Они хотят разорвать связь времен. «Изобретая будущее» — это апокалипсис, в первоначальном смысле разоблачения, которое показывает нам и ныне уже утраченное будущее левого движения, и пути к новому будущему — пути, требующем веры и преданности.
Книга и по структуре напоминает Откровение, поскольку представляет собой послание к разобщенному левому движению (подобное обращению Иоанна к семи церквям Азии), призывающее к единству и возвращению к универсализму, эмансипации и футуризму (так и Иоанн призывал церкви Азии нести христианские добродетели и противостоять римской культурной экспансии) для того, чтобы преодолеть нынешнее состояние кризиса и страданий. Но в чем же состоит откровение книги «Изобретая будущее»?
Она провозглашает углубление знания о мире (новые технологии), более правомерные представления о грехе (сквозь призму народной политики (folk politics)), а также видение будущего (посттруд и полная автоматизация), соответствующее величайшей миссии человеческой истории (эре т.н. максимальной синтетической свободы). Я не хочу сказать, что авторы стремятся создать новую «Книгу Откровения», но они используют традиционную повествовательную форму «откровения в значении искупления».
Апокалипсический характер книги «Изобретая будущее» наделяет вступительные ламентации возвышенным характером, помещая желание политических перемен и нового будущего в контекст мировой истории. Так мы не только пытаемся оправиться от проигранных политических баталий, но и берем на себя задачу избавления от метафизических недомоганий, не дающих нам усмотреть то будущее, в котором воплотятся наши идеалы и желания.
И ставки здесь невероятно высоки: с одной стороны, разрушение планеты, социальная депривация и бесконечные социальные конфликты, с другой же — стремление к безграничной свободе, удовольствиям, не обремененным чувством вины, и бесконфликтному сосуществованию. Столь обобщенное видение социальных перемен не только выявляет основную структуру текста, но и выдает его основную идею.
Жанр пророчества описывает политический контекст гиперболически: неолиберализм — это всеобъемлющая идеология, капитализм — это не что иное, как всепроникающее социальное зло, политические изменения сможет обеспечить разве что универсальная контргегемония, левые политики могут рассчитывать на успех, только если объединятся с целью выполнения розданных современностью авансов.
И, конечно, не обойтись без революционного исхода (хотя эта революция будет ересью по отношению к прежним революционным практикам), в котором сегодняшняя политика будет преодолеваться в новом будущем.
Революционеры могут пропеть радостный клич: «Мир, как мы его знали, подходит к концу, и черт с ним» [1], так что мы, я думаю, воспользуемся этой музыкальной паузой, но не для того, чтобы критиковать те или другие политические изменения, а чтобы указать, что они могут быть опасны, тогда как методы их так же важны, как горизонт, которого кто-то стремится достичь.
Битва с ветряными мельницами
Любое откровение должно устремляться и против внешних, и против внутренних источников коррупции и деградации. Неолиберальный капитализм — это, очевидно, внешняя их причина, тогда как «Изобретая будущее» предлагает и внутренний фактор, с которым стоило бы вести борьбу, — это народная политика [Folk Politics].
Мы кое-что знаем об истории этой книги, а именно, что изначально она была посвящена народной политике и носила подзаголовок «Народная политика и левые», но впоследствии эта фраза была полностью изъята из заголовка и из анонсов. Тем не менее, идея народной политики является центральным аргументом книги, как и ее слабым местом (Стивен Шавиро — да и все комментаторы! — разделяет некоторые из моих опасений).
Книга начинается с заявления о провале современных левых движений. Это нетрудно доказать, учитывая то, каких масштабов достигли сегодня милитаризм, жесткая экономия и национализм. Однако гораздо труднее выяснить, почему левые движения потерпели поражение (конечно, следует отметить, что «провал левого движения» — это скорее лозунг, чем факт, и у левых тоже случаются победы).
Ник и Алекс утверждают, что всему виной здравый смысл, доминирующий в политической мысли и практике: он абсолютно не в состоянии ответить на вызовы идеологии неолиберализма и социальной структуры капитализма.
«Народная политика — это совокупность идей и интуиций современной левой мысли, которая воплощает стратегию здравого смысла в политических организациях, практиках и теориях. Это набор стратегических предположений, которые угрожают ослабить левую идею, сделав ее неспособной распространяться, создавать устойчивые изменения, а также выходить за рамки частных интересов».
Опасность «народной политики» заключается не столько в том, что она противоречит самой природе политики в современном мире или не в состоянии дать отпор капитализму, но в том, что она доминирует в левой мысли и не дает места альтернативе.
Таким образом, налицо народная левая политика, включающая в себя повседневные понятия социальной жизни, ориентированной на малое, аутентичное, традиционное, природное, переходное, неопосредованное и частное, — та политика, что уделяет основное внимание и отдает предпочтение всему локальному (это следует из различных описаний Ника и Алекса). Однако авторы провозглашают новую левую политику, ориентированную на глобальные перемены, нацеленную на всеобщие интересы, работающую с абстракциями на благо человеческой эмансипации и контроля.
Меня с самого начала ошеломило смутное и противоречивое определение народной политики (временное и традиционное; специфическое и естественное). «Изобретая будущее» не чуждо уступкам народной политике, оставив для нее место в левом политическом движении, которое должно де начаться с локального сопротивления.
Последнее должно основываться на солидарности, чтобы затем упразднить народную политику как помеху для системных изменений. Как ни взгляни, заявленные эффекты несут в себе противоречия — поскольку сначала нам обрисовывают некую тенденцию, частично воспроизводимую во многих областях левой политики, а затем охолаживают тем, что эта позиция не в состоянии противостоять капитализму и поэтому ее доминирование снижает эффективность левой политики.
Однако, помимо прочего, критика народной политики покоится у авторов на ложном основании, поскольку на народное политическое мышление, а также на разнообразные движения и группы, возложена вина в том, что они не в состоянии эффективно противостоять неолиберализму. За доказательствами они обращаются к успехам рабочих движений конца XIX — начала XX века, но разве это верное сравнение?
Современные движения подвергаются критике за то, что они не в состоянии произвести быстрые перемены, — тем самым авторы обнаруживают непонимание того, насколько долго идет процесс создания самого движения. Кроме того, авторы подменяют свой предмет его карикатурным изображением, которое легко критиковать, апеллируя к самым что ни на есть радикальным позициям, представляя эти позиции крайне односторонне, что уже не выдерживает никакой критики, поскольку добросовестное взаимодействие с серьезными и разнообразными современными левыми движениями могло бы быть продуктивным.
Я подошел к чтению текста с надеждой, что смогу найти ответ на вопрос, как можно выйти на более общий уровень локальные тактики и методы борьбы — положение, которое отстаивают Ник и Алекс и которого, на самом деле, придерживается и левая «народная политика», — однако вместо этого я получил всего лишь малопрактичные рекомендации как усиливать эту работу при помощи абстракций, новых когнитивных карт и «подрывного универсализма», не говоря уже о множестве обвинений, не подкрепленных достаточными доказательствами.
Возможно, они так мало могут предложить потому, что недостаточно осведомлены о локальных проявлениях борьбы идут дальше маршей и occupy‘ев. Но это упущение подчеркивает еще и то, что критика народной политики, особенно критика прямой демократии и т.н. горизонтализации, содержит элементы элитарного и технократического мышления.
Есть все основания сомневаться, что строгая горизонтальность и сугубо прямая демократия могут повлечь значительные социальные перемены, но даже этот оправданный скептицизм слишком быстро уступает место очевидному замалчиванию вопроса о более широком понимании демократической практики в политике и общественной жизни.
Кроме того, их критика ослаблена тем фактом, что они приводят недостаточно доказательств того, что позиция, которую они описывают, широко распространена и препятствует политическому прогрессу, каким они его хотели бы видеть. Можно ли найти людей, выражающих позицию «народной политики»? Вероятно! Но это вряд ли свидетельствует о доминировании здравого смысла, «препятствующего развитию альтернативных проектов».
Приведу один контрпример: я изучал группы, боровшиеся с выселениями, лишением прав выкупа и бездомностью в США в течение последних нескольких лет, за этот период я взял интервью у десятков активистов и следил за работой нескольких организаций. Многие из тех, с кем я работал, были членами групп, относящихся к «народной политике», — «Захват», «Верните землю», местные продовольственные инициативы, сообщества, связанные с финансами и банковским делом… И это далеко не полный список.
Буквально каждый, с кем я беседовал, констатировал связь между своей локальной борьбой и капитализмом как мировой экономической структурой. Почти все они рассматривали свою деятельность как посредничество, попытку смягчить частный ущерб, вызванный государственными и международными процессами. Эти группы посвящали много времени тому, чтобы продумать систему связей между организациями в различных локальных пространствах, чтобы проникнуть в существующие государственные учреждения, чтобы понять, как бороться с неолиберальной идеологией с помощью демократической и эгалитарной альтернативы.
Наконец, опровергая позицию книги «Изобретая будущее», они крайне часто задавались вопросом о том, как создать демократические общественные отношения, истолкованные не как бесконечный процесс обсуждения всевозможных вопросов, а как практический процесс создания институтов, призванных прививать, развивать и распространить демократию.
Вместе с тем я охотно принимаю термин «пренебрежение» [disparagement], предлагаемый Ником и Алексом, за свидетельство глубокой обеспокоенности нашим сегодняшним, а также завтрашним опытом. Я также с гордостью готов отстаивать народную политику, берущую свое начало от любви к этому бестолковому миру, со всеми его неурядицами, вдохновениями, страданиями и мечтами о лучшей жизни.
Не верьте виртуальностям [2]!
Жанр откровения предполагает наличие противника. В книге «Изобретая будущее» эта роль отведена неолиберальному капитализму. Если народная политика ограничивается внутренней борьбой левых, то будущее — за теми, кто правильно идентифицирует своего исторического врага. Тем не менее, в этой книге с неолиберализмом и капитализмом творится нечто странное.
По идее, капитализм должен быть побежден и преодолен — ради победы «посткапиталистического будущего». Тем не менее, предполагается, что на смену поверженному капитализму идет альтернативный режим, который опирается на капитализм, подражает ему, и только затем его превосходит (Шавиро, а также Херст и Хаусман могли бы поведать нам много интересного о подсознательном акселерационизме в этой книге).
То же самое происходит и с неолиберализмом: это господствующая идеология, которая должна быть повержена, но к победе мы должны идти все тем же путем, — создав новую идеологию. Учитывая, что эти два концепта являются ключевыми для всей работы, и, осознавая важность их преодоления, уж если только мы хотим отвоевать наше будущее, мы обязаны понимать, что стоит за понятиями «неолиберализм» и «капитализм».
Тем не менее, читая книгу «Изобретая будущее», трудно осознать, что представляют собой неолиберализм или капитализм, так как любое определение подрывает безграничную власть, которой те обладают.
Неолиберализм является отдельным идеологическим проектом, запущенным конкретными людьми, которые хотели, пользуясь кризисом, бросить вызов кейнсианской модели — это все, кажется, достаточно очевидно, и в книге нам предлагается частичный пересказ данной истории, причем неолиберализм неожиданным образом предстает как образец для подражания. И все же сам неолиберализм на порядки сложнее, коль скоро ему удалось стать главенствующей идеологией, пронизывающей все сферы нашей жизни.
«Неолиберализм стал “формой нашего существования — путем, которым мы позволяем себя вести, относиться к другим и к самим себе”. Иными словами, данное видение мира свойственно не только политикам, бизнесменам, представителям научного и медийного истеблишмента, но и рабочим, студентам, мигрантам — и вообще всем. Так или иначе неолиберализм сам порождает своих субъектов».
Далее. Неолиберализм превосходно сосуществует с культурным партикуляризмом, поэтому народная политика не так уж сильна, чтобы бросить ему вызов. Как бы то ни было, либерализм не создает исключительно неолиберального субъекта. Возможно, он создает субъекта, неолиберального по своей сути, по существу? Но сопротивление неолиберализму — это реальный феномен, который авторы стремятся всячески поощрять, поэтому преодоление неолиберализма вполне возможно.
Как неолиберализм на самом деле направляет нас? Является ли он некоторым всеобщим здравым смыслом? Но народная политика также является нашим здравым смыслом, а значит, у нас есть ряд различных идеологий здравого смысла, которые могут противоречить друг другу. Поэтому остается непонятным, почему именно неолиберализм считается главенствующей идеологией?
В конце концов, создается впечатление, что неолиберализм — это некий миф, создание авторов, продукт мифотворчества, в котором принимали участие многие знаменитости. Неолиберализм — модель проекта антигегемонии, который авторы хотят взять в качестве образца? Если существует всеобщая идеология, структурирующая наши мысли и действия, то насущно и создание контргегемонной идеологии, их реструктурирующей.
Я попытался сформулировать свои возражения в максимально простых выражениях, поэтому некоторое упрощение неизбежно, но основная мысль заключается в том, что серьезным недостатком работы «Изобретая будущее» (как и многих других левых политических текстов) является то, что авторы не объясняют, что же это за универсальная идеология, как она влияет на нашу повседневную жизнь или как мы можем измерять степень ее воздействия на людей.
Чтобы доказать, что гегемония неолиберализма — это «наша форма существования», мы обязаны проанализировать конкретные аспекты нашей жизни, им обусловленные, мы должны понять, каким образом он способен оказывать влияние на формирование всех аспектов существования каждого из нас, и каким-то образом измерить то, насколько успешно эта идеология творит свою работу.
Тот факт, что эта трудная практическая задача даже не обсуждается, на мой взгляд, означает, что неолиберальная идеологическая гегемония — разве что необходимый для построения нарратива и потому совершенно мифический злодей.
Многое из того, что было сказано о неолиберализме, можно сказать и о капитализме, но я бы хотел проследить другую линию критики. Капитализм — это еще одно неопределенное понятие. Иногда он предстает как нечто конкретное — наемный труд и извлечение прибавочной стоимости, а также императив максимизации прибыли, как сказал мне Ник в ходе нашей недавней беседы, — но помимо этого, в некоторых местах своей книги он предстает как всеохватывающая «вещь», со своей волей к действию, своей мотивацией, с почти безграничной властью.
«Капитализм, как мы уже говорили, — это универсальная экспансия, он вплетается в различные культурные ткани, попутно преобразуя их. Все, что не может соперничать с ним в универсальности, будет, в конечном итоге, задушено очередной серией всеобъемлющих капиталистических отношений».
В первых двух строчках капитализм представлен как «универсалия», способная вплетать себя в ткань нашей культуры (чтобы то ни значило) и одновременно способная заново воссоздавать эту ткань в образе своих собственных желаний. Тем не менее, в следующем предложении он предстает в виде серии всеобъемлющих «капиталистических» отношений, предполагающих, что перед нами скорее вид взаимодействия, а не та или иная сущность — способ взаимодействия, который влияет на все наши социальные связи.
Таким образом, капитализм — это одновременно и вещь, и определенный род социальных отношений, к тому же он обладает волей и представлениями, и — судя по его намерению вторгнуться в наше культурное пространство — он существует в некотором роде отдельно от человеческой культуры.
Я не хочу рубить с плеча, но подобного рода неясности встречаются на протяжении всей книги, и, как в случае с неолиберализмом, создается впечатление, что капитализм — это скорее персонаж, чем хорошо проработанная концепция: у меня он ассоциируется с каким-то злобным морским чудищем, которое чинит препятствия нашему стремлению к новому будущему.
Однако неверно полагать, что представление о неолиберальном капитализме как о злодее безосновательно, так как одной из ключевых претензий к неолиберализму и капитализму является их универсальность — или их способность к универсализации, если мы рассмотрим их как разновидность отношений, а не как некие сущности. Для Ника и Алекса это очень важно, потому что именно эту универсальность неолиберального капитализма не может преодолеть народное политическое мышление, как и любой другой частный подход, такой как, к примеру, постмодернизм.
На самом деле, модернистский проект прогрессивного универсализма должен быть пересмотрен и переоценен, потому что без этого невозможны ни преодоление неолиберального капитализма, ни истинный политический прогресс. Одновременно нам повествуют об универсалиях, не предполагающих насильственный эссенциализм, и о современности, не имеющей ничего общего с европоцентричным прогрессивизмом, — о том, что универсалии неизбежны (опять же, в качестве сущностей или отношений? я не взял в толк), потому что они заменяют дурные универсалии (капитализм) на собственной почве и диалектически преодолевают нашу современность дурных универсальностей (тезис) и дурных частностей (антитезис) с помощью подрывной виртуальной (hyperstitional) сверхуниверсалии (синтез).
Универсалия оказывается подрывной, когда она опровергает свои собственные претензии на окончательность и единственность — хотя и неясно, насколько радикально, особенно когда мы покидаем область философии ради практики, где основная цель — создание альтернативной гегемонии (этой точки зрения придерживаются Льюис и Белл, а также Херст и Хаусман).
Но может ли контргегемония подорвать свой собственный авторитет и признать существование остальных гегемоний? (У Джозефа Кея возникли аналогичные сомнения).
Универсалия виртуализуется, когда вымысел становится реальностью — при условии, что эта суперпозиция, описывающая безличный процесс социальных изменений или стратегию идеологической инженерии, не уточняется (таковы ограничения и преимущества использования малоизвестного и неоднозначного понятия в качестве ключевого).
Проблема в том, что здесь мы видим круг в определении, ибо неолиберализм и капитализм представляются в качестве универсалий — или универсализирующих, или универсализмов — без достаточного объяснения того, что все это подразумевает, и без достаточных доказательств, подкрепляющих подобные обвинения; хотя положительно универсальный характер неолиберализма и капитализма обеспечивает основу для оценки действенности любых будущих гипотетических левацких движений.
Конечно, это может выглядеть убедительно (как такой вот Hype или песенка Стиви Ундера) [3], но я даже отдаленно не представляю, каким образом неолиберальный капитализм творит все эти ужасные вещи и как я мог бы способствовать созданию новой утопической и прогрессивной универсальной идеологии, положившей им конец — и, в идеале, не натворить массу не менее ужасающих вещей.
Только брать и ничего не отдавать
Не думайте, что я отношусь сугубо критически к работе «Изобретая будущее», — я признаю, что авторы заслуживают всяческих похвал за идею безусловного основного дохода (БОД). Это наиболее перспективный аспект их работы, поскольку БОД имеет потенциал изменить что-то определенное в капиталистических экономических отношениях — положить конец необходимости продавать свой труд с тем, чтобы выжить и, таким образом, устранить одну из основных причин эксплуатации.
Изменение экономических отношений на этом фундаментальном уровне могло бы повлечь серьезнейшие последствия. Поэтому апологию посттрудового мира, основанного на всеобщем базовом доходе и полной автоматизации, можно интерпретировать как попытку авторов применить свою теоретическую гипотезу относительно подрывных универсалий, альтернативной гегемонии и суперпозиций прогрессивных утопий. Но я-то думаю, что, хотя чтение текста в этом ключе тоже достаточно полезно, оно также обнаруживает несколько неясностей в их подходе.
Во-первых, роль БОД сводится к средству, поскольку он интересует авторов только как способ построить «мир посттруда», и они предполагают, что политика БОД должна обслуживать именно эту цель. Конечно, я признаю, что БОД может служить этой цели, но у него есть более глобальные последствия, как хорошие, так и скверные, и им надо бы уделить больше внимания. Помимо признания важной роли разнообразия, политику, которую отстаивают авторы «Изобретая будущее», характеризует универсализм и сосредоточенность на максимизации личной свободы.
Эта точка зрения оставляет в стороне другие эффекты БОД и другие последствия, которые он может повлечь, — помимо свободного времени и большей независимости от экономического принуждения, БОД изменит наше отношение к общественной сфере и к характеру взаимодействий внутри сообщества. Кроме того, размах изменений, которые повлечет введение БОД, предполагает, что необходимо также тщательно рассмотреть все его потенциальные западни и ограничения.
Я согласен, что БОД имеет большое будущее, но я склонен считать, что необходимо с опаской отнестись к его использованию исключительно в политических целях и быть осторожными в ожиданиях, что он де приведет лишь к положительным изменениям, изложенным в книге, — таковы ожидания, в большей степени свойственные сторонникам постепенных изменений (мелиористам), а не теоретикам революции…
Во-вторых, БОД продвигают как передовую и привлекательную политическую стратегию, способную стать основой для идеологического сдвига в сторону «посттрудовой альтернативной гегемонии», но авторы лишь отчасти опираются на БОД, поскольку они считают, что необходима особая, «левая» интерпретация БОД — правильная версия для нового левого будущего.
Подобная логика подразумевает, что людей вынуждают принять точку зрения авторов на БОД как ставку в политическом процессе — то же самое делает идеологическая гегемония, не так ли? — и не принимать в расчет отдельных индивидуумов или группы, являющиеся союзниками в продвижении БОД, в случае если возникают какие-то разногласия.
В подобном ракурсе политика предстает как стратегическое притворство и использование усилий других людей (free-riding). Возможно, авторы принимают это за необходимость — и, наверняка, так и есть — но если это так, неясно, под какой флаг они хотят нас созывать, поскольку сразу же встают серьезнейшие вопросы о том, что за будущее они готовят для левых.
В-третьих, БОД рассматривается как способ раскрытия творческих способностей и изобретательности. Однако как насчет возможной утраты идентичности и разрушения сообществ вследствие устранения работы из жизни людей? Этот вопрос толком не ставится из-за игривой безответственности в определении смысла труда. Далеко не одно и то же — провозглашать конец неолиберальной модели эксплуатации наемного труда или конец труда как такового, когда машины возьмут на себя задачи в том числе и социальной (ре)продукции.
Первый подход сравнительно несложен, но второй ставит все больше вопросов о том, какие производственные задачи мы на самом деле хотели бы автоматизировать (Льюис и Белл рассматривают этот вопрос гораздо более подробно)? В этой связи как никогда актуальны мысли Ханны Арендт в отношении труда, работы и деятельности. Вызывает удивление их полное отсутствие в книге… Одно из ее опасений может быть сформулировано как вопрос: в чем смысл свободы в мире, где ничто не зависит от наших решений?
«Изобретая будущее» говорит только о труде как о тяготе, однако работа имеет множество других функций: она формирует нас, позволяет нам возмещать то, что мы берем взаймы у общества, призывает нас быть полезными для других, требует самодисциплины и обеспечивает социальную базу для обретения самости, а с нею и свободы. Незачем романтизировать труд, особенно труд в условиях гиперэксплуатации! Но стоит ли беспокоиться, что мир без работы превратится в мир, полный индивидуализированных желаний, удовольствий, потребления и изобилия?
В общем и целом мои опасения в отношении книги «Изобретая будущее» связаны все же с тем, как в ней понимается политика. В первую очередь демократия — это политическое равенство, и последнее важнее эмансипации и свободы. Больший демократический контроль за технологией, руководящими органами и экономическими институтами является необходимым условием для продуктивной обратной связи, которая не менее важна, чем автоматизация, БОД или снижение роли трудовой этики.
Все это важно для тех, кто не разделяет восторг авторов по поводу триумфа технологий в области самосозидания и «максимальной синтетической свободы». Для авторов политика — это стремление к идеологической гегемонии, создание или захват институциональных ресурсов для реализации такой идеологии на практике и получение доступа к материальным ресурсам для их проекта.
В этом авторы не только откровенно подражают стратегии неолиберального капитализма (показатель тревожной амбивалентности антидемократических аспектов их стратегии), но и обнаруживают до сих пор недостаточную продуманность политического процесса, с помощью которого они хотят строить новое будущее.
Проблема этого рода утопической политики заключается в том, что она игнорирует опыт тех людей, что должны быть ею сформированы и эмансипированы, — вместо этого она педалирует свою любовь к будущему, отказывая в любви настоящему и особенно к тем самым людям, чьи тела и умы создают будущее уже сегодня. Эти сожаления о будущем для меня звучат, как плохой напев, которому я не намерен подпевать.
Примечания
↑1. Песня группы R.E.M. It’s the End of the World as We Know It (And I Feel Fine) (1987). В 1993 году использовалась в популярном ролике Greenpeace и после этого стала одним из музыкальных символов экоактивизма.
↑2. Здесь иронически используется понятие Hyperstition из жаргона компьютерных субкультур, буквально может быть переведено как «виртуальное замещение».
↑3. В оригинале — шутка автора, непереводимая игра слов, обыгрывающая название этой главки (буквально «как Hype и Superstition»).
Источник: The Disorder of Things
