Каким был старый мир? Там были парки, кафе и встречи, случайные и не очень. Люди собирались в группы и были прогулки с друзьями в парках. Были проекты. Теперь нет никаких проектов.
Для чего экз-истенция? Мы вернулись к философским основам: вопросу, диалогу, если повезет, то найдется время удивляться, вопросам ценностей и добродетелей: мужество, самоконтроль, самоанализ, созерцание, стремление мыслить до конца. Легче ли стало спать сейчас или труднее? Понятие времени снова стало предметом для размышлений современного человека, покуда мы оказались заперты в своеобразной домашней вечности и мечтаем об уборке или о встрече с людьми на улице, или о том, чтобы иметь какие-то планы.
Я очень рада, что пока не заболела. Как там все те, кто вынужден бороться со своей зависимостью в изоляции, у кого ломка, кого накрыло тенью, кто столкнулся с антиутопией в виде лихорадки нетоксичного мира. Смысл — минимальная игра из лучших времен. Сможешь ли ты сгенерировать его из самого себя? От чего тебе раньше нужно было отвлекаться? Кого ты любишь? Кто тебя любит? Вел ли себя ты хорошо или был эгоистом? Боишься ли ты умереть? Я не хочу умирать, потому что я вернула себе свою жизнь, но я не боюсь умирать, потому что я вернула себе свою жизнь.
У меня появилась странная фиксация на получении степени по истории искусств после того, как это «будет кончено», хотя я не хочу заниматься ради нее онлайн, и, возможно, отныне все университеты будут такими, и эпидемия в действительности не могла бы произойти без интернета, и поэтому эпидемия может рассматриваться как своего рода симптом интернета, того, что интернет «делает возможным», есть мем по мотивам Скуби Ду с человеком, который снимает маску с призрака, а им оказывается Zoom.
И власти посылают тебе смс-сообщения, и ты понимаешь, что они имеют право творить что хотят, и они выливают всякую дрянь в пруды, чтобы люди не могли рядом отдыхать, и кричат людям, чтобы они прекратили садиться за руль или находиться на улице. И, конечно, ты соглашаешься с этим, потому что ты должен, и потому что так «правильно», потому что есть уязвимые люди, а здоровье еще никогда раньше не раскрывало свою общественную природу столь разительным образом. Виро-сфера — это вивосфера и танатосфера одновременно.
В старом мире пели птицы. Еще поют птицы! Хотя я к своему огорчению замечаю, что мэрия срезала верхушки деревьев напротив окон квартиры и уничтожила гнездо сороки. Так что, по крайней мере здесь у меня, пения птиц стало меньше. Но зато все еще полно голубей. На днях на улице я видела мертвого голубя. Он был абсолютно цел — наверное, просто умер.
Остальные птицы выглядят не очень, похоже они голодают, так как стало меньше объедков из-за еды на вынос и вообще меньше человеческих отбросов, а, так как они должны есть довольно много в день по отношению к собственному весу тела, то их становятся все меньше и меньше. Интересно, как птицы относятся к эпидемии, переживают ли они ее как утрату, как таинственную миазму в воздухе? Интересно ли им, что случилось с человечеством?
Кажется, полиция наконец оставила бездомных в покое, вместо этого она иногда проверяет, куда вы собрались, или где вы были, и лучше на всякий случай держать чек при себе, чтобы доказать, что ходил покупать что-то «существенное». Сейчас в основном светит солнце. Похоже, что у бездомных появилась своего рода парадоксальная свобода, так как им некуда больше идти или где-то искать приют — им нельзя находиться там, где все остальные.
В обычном мире дом — это номос: быть без дома — это быть вне закона, или не иметь к нему отношения, несмотря на то, что в то же время остаешься собственностью полиса. Я не сомневаюсь, что полиция постоянно беспокоит бездомных (возможно, нам следует называть их хоум-фри, как принято говорить чайльд-фри, а не «бездетный»; возможно, после всего этого начнется движение за права бездомных, хотя, возможно, рынок жилья рухнет, возможно, все пустующие дома будут реквизированы, и, возможно, хоум-фри таким образом предпочтут заселиться).
Каждый день эпидемии/карантина я чувствую себя немного грустно из-за утраты старого мира. Но мне и так неплохо, к тому же я не одна, и хотя сидеть так по ряду причин немного странно, и, возможно, в какой-то момент мне придется решать, что делать с оставшейся частью моей жизни, и хотя сейчас мне очень спокойно, и я могу какое-то время оставаться так, но есть другие места, где я могла бы остановиться, если мне разрешат переезжать.
Хорошо, что у меня немного вещей, и что в спешке я взяла с собой тот минимум, который нужен, а милый мальчик рядом продал мне хороший кофе, хотя я не курьер, и я взяла с собой открытки Гентского алтаря с мистическим агнцем, и у меня есть книга о символизме в искусстве Ренессанса, и я могу посмотреть документальные фильмы Херцога и прочитать стихотворение Ларкина “Хочется” и все, что создало человечество, находится здесь, в этой маленькой машине.
И всё, что я собиралась делать, и всё, что собирались делать все, отменилось; что означает эта новая эра отмены, или ее глобальная итерация, как Джонти Типлэди писал об этом до того как все это началось: “Актуальность культуры отмены заключается в том, что она угрожает, с технической летальностью и эксцессивным ригоризмом, в более широком смысле самой жажде существования; она угрожает отменой в тот самый момент, когда нам самим грозит отмена (вымирание)”[1].
А вирус – и жив он или мертв? – он справился с задачей отмены гораздо лучше, чем все те, кто тратил время на отправку электронных писем и твитов в институции, или на протесты у стен зданий, не зная, что люди собираются сказать, но все равно желая заткнуть их. Все люди, которые активно занимались тем, чтобы все остановить – галереи, разговоры, работу – что они думают теперь, когда все отменено, в том числе и все, что они хотели сделать?
Стоило ли оно того? Возможно, они как-то бессознательно провоцировали вирус, так же, как и те из нас, кто защищал разногласия, споры, диалог, разговоры друг с другом лицом к лицу, выход на улицу, но с другой стороны?
И я вспоминаю всех, кого я встретила во время моего проекта дружбы, когда я встречалась со всеми, кто хотел со мной поговорить, и все кафе, в которые я ходила, и парки, которые я посещала, и разговоры, которые мы вели, и это все осталось в старом мире, и могли ли мы знать заранее, что с нами случится, что выходить на улицу и встречаться с незнакомыми людьми станет запрещено?
И как насчет Третьего Лета Любви, которое, как я себе представляла, пройдет в этом году, и на самом деле, все условия для этого есть… свобода от правил, и даже если есть ограничения, массовое желание нарушать закон, в то время как рейвы и собрания на свежем воздухе и бродяжничество становятся все менее законными в Великобритании с 1990-х годов, и мне пришло в голову, что это в некотором роде может снова случиться в новой итерации, так как желание выйти и быть вместе, эйфория от встречи с незнакомыми людьми вернется, и на этот раз будет еще круче.
И есть воспоминания, и все преломляется сквозь солнечный свет, что существует, проникая через окна, и очень красивые облака, и пустое небо, и теперь даже увидеть самолет так странно, необычно и достойно комментариев.
И умопомрачительно то, что мы оказались в такой ситуации, и эта жизнь сейчас, и я хочу снова увидеть моих настоящих друзей, и тонкая игра социальности и диалога, и даже мужская мода, и выход в люди стал острой скопофилией, потому что стал редким, и я помню красиво одетых мужчин с первых своих дней на свете, и я их понимаю.
А солнце – это Бог, как говорил Тернер, и он был прав насчет неба, и все человеческое творение не сможет соперничать с природой, и жизнь очень красива и очень странна.
* * * * *
[1] Jonty Tiplady, “Semi-Automatic Angel: Notes on ‘Cancel Culture’ and Post-Cancellation Rococo,” (April 12, 2019).
Источник: IJ
