«Кембриджская история капитализма» — объемный двухтомник, недавно выпущенный Издательством института Гайдара. В него вошли статьи авторов со всего мира, которые рассказывают о становлении и развитии капитализма, начиная с древних времен (то есть с самых истоков) и заканчивая современностью. Причем авторы рассматривают не только формы и элементы капитализма как такового, но и показывают его в контексте взаимодействия с другими экономическими моделями и традициями разных обществ.
Группы коренного населения торговали; тем не менее значительно более важным, чем обмен одной вещи на другую, было институциональное установление, которое позволяло осуществлять передачу товаров, как правило пищи, без явной компенсации. Представляется, что дарение, как его ни называть — правилом доброго самаритянина или этикой щедрости, — было универсальным принципом среди аборигенов Северной Америки.
О дарении, щедрости, кооперации и связанных с этими феноменами видах поведения написано множество работ, в которых акцент делается на индивидуальной мотивации. Не игнорируя этого аспекта, антрополог Брюс Винтерхальдер исследует потенциальную выгоду для экономики от существования социальных норм, основанных на щедрости.
Он дает два объяснения обычая дарения в обществах прошлого: как «дозволенной кражи», или «попрошайничества», и минимизации риска. Действительно, Карл Поланьи указывает на неопределенность среды как главный фактор в дарении.
Дозволенная кража, которая классифицировалась в местном обществе как дарение, а не как кража, рассматривается антропологами как механизм, повышавший благосостояние за счет уравнивания распределения дохода. Смысл его в том, что с уменьшением маржинальной полезности потребления потеря полезности (имеющего более высокий доход) дарителя была меньше, чем выигрыш в полезности для получателя. Этот, по сути, утилитарный подход рассматривает полезность всех индивидов как кумулятивную величину.
Как указывает Винтерхальдер, существует вопрос о мотивах дарителя; но даже если на него найдется ответ, более общий вопрос заключается в том, как дарение влияет на трудовые усилия и их следствия для объема выработки и потребления. Проблема состоит в том, что обычай делиться действует как налог и на дарителя, и на получателя, так как каждый оставляет себе лишь долю от своей добавочной выработки. На рис. 15.2 показаны функции реакции двух людей, которые делятся одинаково.
Каждая функция показывает оптимальную (обеспечивающую максимум полезности) выработку для каждого человека при данном уровне выработки другого. В иллюстрируемом случае предполагается, что индивид 2 на 25% менее производителен, чем индивид 1, но в равновесии его выработка на 60% меньше (0,4 по сравнению с 1).
Разрыв больше, потому что индивид 1 прилагает больше усилий. Однако, поскольку их потребление одинаково, отсюда следует, что, если проигнорировать престиж или иные утилитарные эффекты обычая делиться, индивиду с меньшей продуктивностью живется лучше.
В работах, посвященных щедрости, не утверждается, что дарение вело к полному равенству в доходах, а вывод о том, что люди с меньшей производительностью будут жить лучше, подчеркивает невероятность такого исхода. Но мог ли обычай делиться лишь частью быть способом увеличения общей полезности? На рис. 15.3 показан диапазон исходов, от ситуации, когда люди не делятся ничем, до ситуации, когда они делятся всем, для выработки, потребления и полезности.
По мере увеличения доли отдаваемого и люди с высокой продуктивностью, и люди с низкой продуктивностью производят меньше из-за эффекта отрицательного стимула. Только в ситуации, когда индивид 1 отдает почти все, его выработка начинает расти. При всех диапазонах отдаваемого общая выработка падает, и потребление, даже у получателя, снижается. Полезность индивида 2 идет вверх, поскольку он прилагает меньше усилий, но это происходит за счет отдающего. Общая полезность не растет, за исключением диапазона, где отдается очень мало.
Поэтому, даже если мы примем утилитарный подход, дарение трудно объяснить только на основе уравнивания дохода. Следует, однако, подчеркнуть, что этот вывод относится только к тем случаям, когда делится всегда только одна сторона. Как показано ниже, выгода от взаимного обмена дарами может быть очень велика.
Еще одной формой дарения был принцип доброго самаритянина. Этот принцип требовал, чтобы даже в том случае, если какая-либо группа владела номинальными правами на охоту на определенной территории, другим разрешалось убить для личного употребления любое животное, представляющее собой потенциальный источник пищи.
В нашей работе «Торговля у замерзшего моря» мы говорили о том, что это правило было полезно для местной экономики, основным элементом которой была крупная дичь (например, лось или карибу), поскольку оно повышало стимулы индейцев к кооперации в использовании какого-либо исчерпаемого ресурса.
Поскольку дичь мигрировала и к стадам имели доступ различные группы коренного населения, в их общие интересы входило вести себя как единый монополист, использующий этот ресурс, а не конкурировать друг с другом. Там, где две группы состязаются за исчерпаемый ресурс и каждая группа максимизирует свою добычу в долгой перспективе, учитывая наличие добычи и у другой группы, добыча каждой группы будет меньше, притом что больше усилий будет вкладываться в охоту, чем если эти две группы скооперируются. Правило доброго самаритянина, таким образом, представляло собой механизм, который поощрял сохранение ресурса и более эффективную охоту.
В восточной части континента права собственности на дичь были строже, чем во внутренних районах. Группы аборигенов даже на уровне семьи имели исключительные права на конкретные зоны. Кретьен ле Клерк, францисканский миссионер, в XVII веке дал следующее описание прав собственности у группы алгонкинов:
Это право главы народа <…> распределять места для охоты между всеми людьми. Ни одному индейцу не разрешается преступать эти границы и пределы той области, которая выделена ему на совете старейшин. Совет собирается осенью и весной специально для такого распределения.
А торговец мехом Джозеф Чедвик в 1764 году описал, как индейцы Мэна делили свою землю на наследуемые охотничьи территории: «Их охотничьи земли и водные потоки были разделены на участки, закрепленные за конкретными семьями с незапамятных времен».
Даже там, где группы аборигенов имели выделенные участки с исключительными правами на охоту, обычай делиться/дарить мог сыграть свою роль в сохранении ресурсов. Предположим, продуктивность каждого человека положительно зависит от объема ресурса. В отсутствие дарения уменьшение поголовья животных приведет к повышению усилий, прикладываемых к охоте, так как аборигены будут стремиться сохранить свой уровень потребления.
Если повышение усилий достаточно серьезное, то популяция животных еще больше уменьшится. Преимущество обычая делиться состоит в том, что он смягчает общую скорость эксплуатации. По сути, обычай делиться переводит охоту в тот регион, где объем ресурсов остался большим, снижая общие затраты труда.
Еще одно объяснение обычая делиться заключается в том, что Винтерхальдер называет «минимизацией риска». В тех регионах, где выработка подвержена очень большим колебаниям, обычай делиться показал свою результативность в улучшении питания. Главное — это то, что здоровье определяется не столько средним потреблением в течение времени, сколько теми периодами, когда потребление падает ниже определенного предельного уровня. Во время субарктической зимы взрослому мужчине требовалось от 4 500 до 5 000 калорий в сутки.
Эти чрезвычайные энергетические потребности делали голод особой угрозой, особенно учитывая неопределенность погодных условий и передвижений дичи. Дарение сильно снижало риск, позволяя аборигенам диверсифицировать их территории, продуктивность которых со временем изменялась. Фактически из-за нестабильного характера среды обитания, функция страхования, присутствовавшая во взаимном обмене дарами, не только повышала полезность для аборигенов — она была критически необходимым механизмом выживания.
Аборигены северо-запада континента, пожалуй, имели самый высокий доход в Северной Америке, но и для них порой наступали голодные времена. Дарение в рамках процедуры потлач было важной характеристикой их общества. Как об этом сказал Стюарт Пиддоке, «потлач выполнял сугубо реальную функцию, позволяя выживать или обеспечивать необходимый для выживания минимум, помогая противодействовать влиянию переменной продуктивности ресурсов за счет обмена продовольствием, направленного от тех групп, которые имеют временный избыток, к тем группам, которые переживают временный дефицит».
Асен Балыкчи указывает на жизненно важную роль обычая делиться среди эскимосов нетсилик (инуитов) в Нунавуте (восток северо-западных территорий): «Когда дичь присутствовала в изобилии, делиться с не-родственниками избегали, так как предполагалось, что каждая семья была способна обеспечить себя пропитанием. Однако в голодные времена мясо карибу поровну распределялось по всему лагерю».
Индейцы квакиутл в Британской Колумбии пользуются особым вниманием благодаря своим развитым церемониям потлача, которые сильно расширились после контакта с европейцами. Потлач не только снижал риск и помогал сохранять ресурсы, уменьшал конфликты — эту его роль отмечал Брюс Йонсен. Квакиутл занимали богатые лососем реки на материке, Залив Королевы Шарлотты. Каждый индейский род, или нумайм, имел исключительные наследственные права на определенные реки, что способствовало сохранению численности лосося, так как поощряло каждую группу добывать его в рациональных объемах.
Однако численность косяков лосося изменялась, и в те годы, когда она была низкой, мог возникать дефицит и стимул к излишнему накоплению, который имел серьезные последствия для последующих популяций лосося. Но Йонсен подчеркивал проблему, которая заключалась в близости групп, благодаря которой у тех, кто переживал голодный год, возникало искушение посягнуть на речные угодья соседей. Если это происходило, вероятно было возникновение конфликта, и Йонсен указывает на свидетельства в пользу того, что в прежние времена войны были обычным явлением.
Даже если не касаться изменчивости численности косяков лосося, различия в продуктивности рек в обычные годы также была потенциальным источником конфликта. Передача богатства в рамках церемонии потлач работала как предохранительный клапан, смягчая угрозу.
В мире охотников и собирателей Северной Америки дарение и другие формы щедрости повышали благосостояние в долгосрочной перспективе и даже, вероятно, обеспечили выживание коренного населения. И все же для того, чтобы быть устойчивой социальной нормой, дарение должно было быть в интересах отдельных людей.
Выражаясь языком теории игр, оно должно было быть совместимым по стимулам. Опираясь на выводы отца теории дара Марселя Мосса, антрополог Крис Грегори объясняет разницу между обменом товарами и обменом подарками следующим образом: «обмен товарами устанавливает отношения между предметами обмена, в то время как обмен подарками устанавливает отношения между его участниками».
В отличие от обмена товарами, где между сторонами не предполагается дальнейшего взаимодействия, подарок создает неоплаченный долг. Соображения ранга и престижа также присутствуют в дарении. Подарки рассматриваются как способ поддержания или создания и повышения престижа, что не характерно для обмена товарами. Темы престижа и статуса в антропологических исследованиях возникают постоянно.
Лучше всего обычаи дарения изучены среди групп индейцев, живших на Северо-Западе. Их механизмом дарения был, как мы уже упоминали, потлач, который варьировался по форме от племени к племени, хотя некоторые его признаки были общими. Вождь клана или родовой группы, или кто-либо рангом ниже, приглашал гостей и принимал на себя роль хозяина. Устраивался пир, но главной целью была раздача подарков. Если вождь собирал крупные потлачи, то другие члены клана также дарили подарки. Но, каким бы ни был точный состав дарителей, «участие [было] прямым, а получение престижа [было] немедленным».
После контакта с европейцами объем и ассортимент подарков увеличились. Гилберт Спраут, колониальный магистрат острова Ванкувер, в середине XIX века так описал дарение у индейцев ахт, живших на западном побережье острова:
Основной способ использования накопленного личного имущества у индейцев племени ахт заключался в периодической его раздаче приглашенным гостям. Дающий не считает, что расстается со своей собственностью. Он считает, что хорошо ее инвестировал, так как те, кто сейчас принял от него подарки, будут стремиться вернуть ему на своих праздниках больше, чем получили сейчас.
Израэль Пауэлл, первый индейский суперинтендант Британской Колумбии, рассматривал потлачи в том же ключе: «Подарки раздаются в изобилии, но при этом присутствует один необычный момент, поскольку взамен на одном из будущих собраний ожидается получение эквивалентного подарка». Еще одним фактором мотивации были престиж и статус, связанные с церемониями. Спрауту это не казалось необычным: «обычай потлач основан на общечеловеческом желании отличиться, которое у нецивилизованных людей проявляется так же сильно, как и у цивилизованных».
Поэтому даже при отсутствии юридического обязательства ответить социальные нормы обеспечивали для этого достаточный стимул. Со временем потлачи становились все более сложными, а престиж стал связываться с объемами подарков, но этот феномен относится к периоду после контакта с европейцами. В прежние годы раздавалось приблизительно одинаковое количество.
Источник: Горький
