Андреас УМЛАНД
Стоит ли классифицировать природу «системы Путина», ввиду ее недавней радикализации, как современное проявление фашизма, как это недавно сделали некоторые — в том числе и русские — обозреватели? У этих явно антипутинских комментаторов — напр., А. Мотыль, В. Иноземцев, М. Снеговая и др. — прослеживается своего рода утилитарное отношение и избирательныйподход к набору свойств исторического фашизма для как можно более эффектного разоблачения бесспорно террористического, агрессивного и репрессивного характера сегодняшнего российского режима. Типичной ценой применения термина «фашистский» к путинскому режиму в результате этого «сбора вишни» является, однако, чрезмерно широкая дефиниция общего понятия «фашизм». Такого рода инклюзивные определения сути фашизма, как правило, приводят к имплицитному утверждению о существовании десятков независимых «фашистских» режимов в истории человечества — а не только в Германии Гитлера, Италии Муссолини, России Путина. Еще одним последствием такой преднамеренной инфляции этого ключевого исторического понятия является открытие вопроса о том, как же тогда обозначить комбинацию тех характеристик итальянской ПНФ, немецкой НСДАП, румынской «Железной гвардии», венгерской Партии скрещенных стрел, испанской Фаланги и др., которую в сравнительном обществоведении иногда называют «фашистским минимумом» или «ядром».
Бесспорно, нынешний российский режим является демонстративно националистическим, империалистическим, антилиберальным и ориентированным на «национального лидера» — и тем самым действительно напоминает классический фашизм. Тем не менее, ему не хватает некоторых центральных черт, присущих идеологиям, планам и действиям движений Муссолини или Гитлера у власти. Правление Путина по-прежнему — аналогично другим т.н. «олигархическим» порядкам большинства постсоветских стран — является скорее клептократическим, нежели идеократическим. Иными словами, оно ориентировано скорее на достижение материального обогащения правящих кругов, чем на фанатическое преследование каких-либо трансцендентных целей.
Теперешний российский режим, правда, за последние годы стал менее гибридным и более однозначно авторитарным и даже частично паратоталитарным. Отношения между акторами путинской системы и их деяния, тем не менее, по-прежнему выстраиваются в основном по принципу «патрон-клиент» и на базе клановых связей, а не следуя идеологическим предписаниям. Основным смыслом сегодняшнего российского режима пока остается рентодобыча, сохранение власти и привилегий, иногда — просто кражи, а не достижение глубокой трансформации общества, совершение преднамеренной революции международных отношений и создание заранее сконструированного нового человека, как это было в случае с Третьим рейхом и итальянским фашизмом. Если допустить, что — в частности, начиная с 2014 года — несколько усилился идеократический аспект путинского режима, то эта идеологизация все еще далека от фашизации.
Российская власть за последние годы действительно стала больше обращаться к разным ксенофобским лозунгам и антизападным теориям. В той степени, в которой правление Путина, из-за различных экономических проблем, теряет свою прежнюю легитимность, основанную на социальном прогрессе, ему все чаще приходится прибегать к харизматическим и идеологическим формам самолегитимизации. В этой связи, богатая русская традиция имперского национализма, как и славянофильская идея «особого пути» России, приобретает все большее значение для стабильности путинского режима. Хотя использование этого идейного наследия является скорее инструментом, чем основой «путинской системы», элементы праворадикальной риторики — такие как теории заговора, культ лидера, фундаментальный антилиберализм, национальное мессианство, радикальный нативизм, геополитическая паранойя, государственный клерикализм, гомо- и ксенофобия, экспансионистский ирредентизм и др. — стали неотъемлемыми частями официальных заявлений, международной политики и публичного дискурса России.
В этой связи, возможно, сегодня имеет смысл классифицировать путинский режим уже как — по крайней мере, частично — праворадикальный. Однако главный импульс и вектор все более ярого и реваншистского национализма в официальной политике Российского государства является реставрационным — а не революционным, как в фашизме (подробнее об этой разнице в киевском журнале «Идеология и политика». 2017. № 2. С. 11–58). Путинский неосоветский реванш стремится не к фашистскому новорождению и омоложению России, а к частичному воссозданию и продолжению царско-большевистской империи. В связи с этим, правительственная политика РФ — по крайней мере, пока еще — не нацелена на сотворение из России совершенно новой геополитической единицы, как этого хотели для Германии Гитлер и для Италии Муссолини, или как это подразумевают сегодня для России «последний бросок на юг» Владимира Жириновского и т.н. «неоевразийство» Александра Дугина.
Фашисты, как указывает ведущий теоретик фашизма Роджер Д. Гриффин, смотрят на будущее с маниакальным оптимизмом и верят в имманентное воскрешение мифологического давнего «золотого века» нации в совершенно новом качестве (Griffin R. The Nature of Fascism. L., 1993). Реставраторы типа Путина и Ко же смотрят с великим сожалением на недавнее прошлое и хотят всего лишь скорректировать отход от традиционного пути развития своей страны — в случае России, от ее великодержавно-имперской традиции. Как показали последние месяцы, Кремль, правда, явно стремится как можно сильнее подорвать существующий международный порядок. Но, в отличие от фашистов, у него — кроме туманных размышлений о «многополярности» — нет конкретных планов того, что собственно должно возникнуть после этого желаемого краха и какой именно Россия могла бы заново родиться при таких совершенно новых условиях.
В Кремле, очевидно, желают как можно большей дестабилизации международного либерального порядка — и активно способствуют ей. Но, по-видимому, цель этой политики — отвлечь внимание от растущего общественного осознания того, что возникший в России внутренний порядок является бесперспективным. Идеальным отвлекающим маневром и подкреплением режима в этом смысле было бы хотя бы частичное восстановление былого имперского величия России. Но это не означает, что Кремль стремится создать совершенно новую — например, по словам Жириновского, «спокойную» и «счастливую» — фашистскую Россию в небывалых ранее границах (т.е., напр. у Жириновского, включая Турцию, Иран и Афганистан). Если все же настаивать на исторических сравнениях, то частичным немецким эквивалентом Путина в межвоенный период был не Гитлер, а скорее реакционный представитель кайзеровской Германии и последний райхспрезидент Веймарской республики Пауль фон Гинденбург. Будучи, как и Гитлер, радикальным антидемократом, националистом и империалистом, Гинденбург все же не был ни нацистом в узком смысле (т.е. гитлеровским фашистом), ни немецким фашистом в широком смысле (т.е. ненацистским революционным ультранационалистом).
Текст был впервые представлен в виде краткого доклада на конференции«Сопоставительное изучение фашизма и транснациональный поворот», организованной Международной ассоциацией сравнительного изучения фашизма в Будапеште 27–29 апреля 2018 года.
Источник: Гефтер. Ру
