Мария КУЧЕРЕНКО, руководитель проектов Центра исследований проблем гражданского общества
«Голуби» vs «ястребы». Вместо вступления
Сегодня можно слышать огромное количество заявлений о том, как «Киеву нужно больше разговаривать с Донбассом», «нужно быть более гуманными и больше внимания уделять именно гуманитарному аспекту», «нужно объединять усилия», и такие попытки предпринимаются – в виде форумов, аудиторией которых становятся СМИ, представители гражданского общества и международных организаций. Но, как правило, это встречи единомышленников, а не диалоги в полном смысле этих слов – с обменом мнениями, противоположными или отличающимися в деталях.
На пятом году войны все мы стали не только жестче и непримиримее в отстаивании своих собственных позиций – что неизбежно в любой войне – но и избирательнее в вопросах коммуникаций. Силами ряда медиа закрепилось разделение на «голубей» и «ястребов» – именно этим примитивным штампом характеризуются подходы к происходящему на оккупированных территориях. Речь идет о людях, которых корректнее обозначить как примирителей, и о тех, кто выступает за военные сценарии. Первые предпочитают клеймить вторых на мероприятиях «сугубо для своих», высмеивая и издеваясь над «оголтелым милитаризмом» или «фейсбучным критиканством», вторые тоже не скупятся на нелестные выражения.
На деле же эта тяга к построению бинарных оппозиций и предельному упрощению в очередной раз сыграла с украинскими медиа и экспертами злую шутку. Одних только вариаций на тему примирения уже существует великое множество, и, чем ближе будет 2019 год – тем больше их предстоит увидеть и услышать. Чуть меньше озвученных планов у тех, кто выступает за военный сценарий развития событий – о планируемых военных действиях в принципе не говорят громко.
Тема реинтеграции, которую в Украине по неясным причинам противопоставляют деоккупации, куда шире и сложнее, чем борьба «голубей» и «ястребов». Эти условные два лагеря состоят из огромного количества групп по интересам – как вокруг той или иной идеи, так и вокруг ряда политических сил. Но за скобками остается самое главное – фактор самого агрессора – РФ, его устремления и видение вопроса, и ситуация на местах.
На местах. О похожем и разном. Северодонецк.
То, с какой патетикой официальные лица и СМИ говорят о своих поездках на Донбасс, формирует ожидание, что со въездом на эту территорию резко изменится абсолютно все: будет какая-то совершенно другая земля, решительно другие люди, другие виды и нравы. Но – нет. Харьковская область плавно переходит в Донецкую и только указатель «Славянск» свидетельствует о том, что где-то здесь неподалеку был «оплот всея Новороссии» и место, где благословляли на «ратный труд» боевика Гиркина. Такие же яркие подсолнухи, участки леса, те же дома разной степени ухоженности, русский язык, основательно пересыпанный украинизмами. Это точно не Россия и не «русский мир».
Донецкая область сменяется Луганской, и вот – Северодонецк, ставший административным центром Луганской области. Город, известный химической промышленностью – во времена СССР Северодонецк в первую очередь ассоциировался с «Азотом» – сегодня больше напоминает некий гуманитарный хаб. Представительство ООН, джипы ОБСЕ, военно-гражданская администрация, от которой то и дело разъезжаются машины – проводились мероприятия в Золотом-4, об «освобождении» которого было сказано много громких слов, но уместнее говорить скорее о восстановлении полноценного украинского присутствия на территории населенного пункта.
Кроме машин ОБСЕ ничто в Северодонецке не напоминает о том, что совсем рядом идет война. Город не похож на «депрессивную прифронтовую зону», о чем перманентно пытаются говорить политики, спекулирующие на вопросах войны и мира. Последствия «балканских сценариев» (о которых так модно сегодня рассказывать в Украине, не делая поправку на то, что в конце двадцатого века на Балканском полуострове было четыре разных войны и никакого «единого балканского сценария» не существует и никогда не существовало в принципе) куда более ощутимы в бывших горячих точках на карте того же Косова, чем в городе, не так далеко от которого все еще идут обстрелы.
Вечером Северодонецк переодевается в выходные наряды и направляется в местные рестораны на открытом воздухе вроде «Шале». Девушки с ярким макияжем и на каблуках отмечают День Рождения подруги, на танцполе играет российская поп-музыка, с наступлением темноты в городе попросту невозможно ни поймать, ни вызвать такси. Депрессии нет. Есть желание жить и радоваться – что бы ни происходило в каких-то нескольких десятках километров от города в Новотошковском, Крымском или Желобке.
Кажется, совсем ничего не изменилось. Но жизнь в Луганской области с началом войны так или иначе вынуждена была измениться. По словам губернатора Луганской области Юрия Гарбуза, из-за войны с РФ Луганщина потеряла более 70% потенциала экономики, так как целый ряд промышленных предприятий остался за линией разграничения. Регион из промышленного стал аграрным, и самая большая проблема – поиск рынков сбыта для сельскохозяйственной продукции. Выход был найден несколько дней назад: ассоциация сельскохозяйственных производителей Луганской области, общественным союзом «Балтийско-черноморский форум» и группа компаний «Содружество» подписали меморандум о сотрудничестве, предполагающий, что зерно из Луганской области сможет находить новые рынки сбыта благодаря созданию логистического центра в Херсоне. Таким образом, Луганщина окажется задействованной в создании транспортного коридора Клайпеда-Беларусь-Херсон-Трабзон-Грузия-Баку и в самом Балто-черноморском проекте.
Пусть и не сразу, но были найдены правильные подходы к артикуляции проблем региона на международном уровне: от месседжей о том, как Украина и ее прифронтовые территории остро нуждаются в помощи – до четко сформулированных экономических предложений: чем могут быть интересны эти районы партнерам и почему в сотрудничество стоит вкладывать деньги.
Однако проблема с инфраструктурой была и остается ключевой, что признают и представители власти Луганской области, и что попросту нельзя игнорировать – особенно, направляясь в сторону линии разграничения.
Станица Луганская. Ничего личного – только бизнес?
Станица Луганская – тот населенный пункт, о котором нельзя не знать совсем ничего, если живешь в Украине. То и дело можно слышать, как международное сообщество говорит о «нечеловеческих» и «негуманных» условиях на единственном КПВВ в Луганской области, от того же сообщества «гуманных» и «гуманитарных» звучат перманентные призывы к полному отводу войск от Станицы Луганской. И, что бы ни говорили в оправдание рамочного соглашения, предполагающего отвод войск на 1 км по обе стороны от линии разграничения («с целью создания участков не менее 2 км в ширину и 2 км в глубину») украинские представители в ТКГ, у местных жителей совсем другое мнение. По словам местных активистов и волонтеров, любой отвод войск автоматически ставит их жизни под угрозу: в населенном пункте убеждены, что украинские военные никогда не пойдут на то, чтобы оборудовать свои позиции прямо в городе, посреди домов (в случае, если бы отвод от фактически занимаемых позиций был бы реален – это должно было бы происходить именно так), а значит – будут вынуждены уйти за территорию Станицы Луганской. Многие проукраински настроенные жители сообщали СМИ об угрозах в свой адрес, и даже о попытках поджога их домов. Если военные оставят их один на один с теми, кто хочет реванша, да еще и на линии фронта – им больше не на кого будет надеяться.
Каждую неделю в так называемых «СМИ» ОРДЛО сообщают о том, что «украинская сторона снова сорвала разведение сил и средств в районе Станицы Луганской». Луганская военно-гражданская администрация то и дело фиксирует обстрелы на этом направлении – ведь боевики занимают высоту на горе Князь Игорь и в комментариях своим ресурсам даже не скрывают: вести огонь оттуда – очень и очень удобно.
Въезд в Станицу Луганскую открывает прямую перспективу на позиции боевиков: прямая дорога, вдоль которой – граффити с миниатюрными украинскими флажками, проклятиями в адрес Путина и вереницы людей с тележками и сумками, река, а уже за ней – враг. Которому происходящее в городе видно еще лучше.
В сторону от основной дороги – следы и отражения того, что все очень и очень непросто: разрушенная остановка, с граффити о России, которая могла бы быть прекрасной метафорой всего русского мира, если бы Станица Луганская признавала язык метафор. Но здесь не до художественных средств, и каких бы то ни было украшательств. Слишком много вопросов, которые требуют решения каждый день. Слишком много внимания сосредоточено на единственном в области КПВВ и территории вокруг него.
Все предельно близко и определенно: Северский Донец – граница между позициями. Не только военными, но и мировоззренческими. Наша территория и оккупированная.
Но эту границу то и дело пытаются сделать не границей, а каналом. Каналом сбыта контрабанды.
Площадь перед КПВВ – территория вечного транзита, наполненная волнением и вопросами «почем?», обрывками телефонных разговоров «да, уже їду, так, купила». Прямиком перед территориями, которые оккупируются РФ с целью «защиты от украинских националистов», пожилая женщина говорит на украинском языке. На каком языке она будет говорить там, за рекой?
Повсюду можно видеть ряды маршруток и их водителей, предлагающих ехать в Харьков и даже в Киев прямо сейчас. За ними – люди с тележками, которые напоминают и девяностые, и 2014 год в аннексированном Крыму одновременно. Схема предельно проста: за три-четыре часа эти люди способны перевезти целую фуру товара через линию разграничения. Формально – все в соответствии с предписаниями: фура приезжает на близлежащие территории, ее содержимое разгружается по автомобилям меньшего размера и уже из них – не более нескольких десятков килограмм на человека – делится между стоящими неподалеку от КПВВ.
У людей с тележками есть разрешение на переход с одной стороны на другую. У них есть договоренности и на этой и на той стороне.
Пристальное внимание – совершенно не то, чего бы им хотелось и не то, что им нравится. Маршрутки, выстроившиеся в ряд, и люди с переосмысленными на новый, прифронтовой лад «кравчучками» напоминают…солдат в линиях обороны. Вот только в отличие от военных, обороняются они разве что от посторонних глаз и то – не слишком успешно. Да и война их – война за доход.
Местные старожилы рассказывают, что здесь жили и получали доход с границы всегда. На дорожных знаках надписи «Миллерово», «Красная Таловка». Граница близко до той степени, что глядя на эти указатели волей-неволей, но ощущаешь волнение. Раньше была Россия, теперь – КПВВ. «Осуждаешь? А как ты хотела?» – спрашивают меня. «Людям жить надо. Мотор легкового авто можно перевезти за 200 долларов. Это считается нормально».
Я не осуждаю. Людям действительно надо жить и они живут. И здесь не идет речь о выживании. Как нет и ощущения, что у местных жителей опустились руки и они отчаялись. Здесь идет речь об адаптации. Люди адаптировались. «Приспособиться», «крутиться», «устроиться» – слова, которыми наполнен горячий воздух на маленьком асфальтном пятачке неподалеку от позиции врага.
Я не знаю, как я хотела. Но точно – не так.
В Счастье. «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вместо выводов
Мы едем по бездорожью. Основную дорогу проще объезжать по грунтовке – безопаснее для авто и для пассажиров. Многое становится ясно и о трудностях со сбытом сельскохозяйственной продукции, и о том, почему активисты и представители международных организаций в своих визитах, как правило, ограничиваются Северодонецком. Дорог попросту нет.
Блокпост сменяется блокпостом, и документы просят предъявить далеко не везде.
– Здесь раньше был блокпост, теперь нет…странно.
-И здесь…
В машине звучит московское койне – возле Счастья по всем волнам не просто какое-нибудь «ЛНР-фм», а полноценное российское радио. Обсуждается финал Чемпионата мира по футболу.
Все это складывается в причудливую мозаику из заявлений первых лиц государства о том, как хорошо, что удалось сократить количество блокпостов – с 41 до 26, сообщений о задержании наемников из Татарстана на территории Луганской области, знака с надписью «Счастье», лязга и ударов где-то в утробе автомобиля, рассказов о Хорватии с российским акцентом и помех на волне, до тех пор, пока не доносится: – Все, приехали. Надо заехать на сервис, дальше так ехать нельзя.
Иду к посту, за которым – снова позиции боевиков. За несколько шагов до шлагбаума со мной здоровается боец:
– Доброго дня! А сюди не можна.
– Я знаю. Я туда и не собираюсь, хочу просто на блокпост посмотреть, раз представилась такая возможность, можно? Сами видите – машина наша поломалась.
-Та дивіться звісно…Ви тут по роботі мабуть?
На шлагбауме надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Улыбаюсь, потом перестаю улыбаться, на что солдат реагирует сразу же: – Ви не думайте, вони ще не прямо тут, вони он аж там, – и показывает рукой куда-то вдаль, но я прекрасно знаю, что оккупированные территории можно видеть с того места, на котором я стою. – Це так, гумор. Різне буває.
– Да, приехали вот посмотреть как оно есть. Прочесть, услышать от других – одно, а вот посмотреть…А Вы давно служите?
– Тут – недавно, а так – вже два роки, раніше служив під Маріуполем.
-Там в 2014-2015 годах служил мой отец.
-Да? – переспрашивает солдат, видимо, не веря, что это не прием, не желание «расположить к себе собеседника», не для рассказа о том, как «планово доехала до Счастья, видела блокпост и людей в форме».
Киваю. Потому что не могу ответить словами. Слишком много в этом вопросе об этой войне. О военных и гражданских. О разных языках.
***
«Голуби» спорили с «ястребами». СМИ упражнялись в подборе эвфемизмов для слова «война». Кто-то радовался сокращению блокпостов, кто-то – ругал дороги Луганской области. Из машины все еще доносилось российское радио – обсуждался Домагой Вида.
А где-то в Станице Луганской переходили линию разграничения люди. Женщина, говорившая по телефону на украинском, несколько пар с детьми.
Были опубликованы сообщения о том, что из Луганска в Станицу Луганскую пытались пронести оружие.
Задержан боевик из Татарстана.
На КПВВ «Станица Луганская» умер пожилой мужчина, направлявшийся на контролируемую территорию.
Боевики не хотели открывать КПВВ «Золотое». Украина называлась «недостаточно гуманной» из-за единственного КПВВ в Луганской области.
В куцей тени дерева неподалеку от автостанции рядом с пунктом пропуска стояли люди с тележками.
В этом не чувствовалось депрессии и не чувствовалось войны. Ведь «люди приспособились».
Но я точно знала, что война есть. И что война может длиться вечно там, где говорят на разных языках и не согласны об определениях.
