Одно из фундаментальных биополитических изменений в фармакопорнографических техниках, характеризующих кризис COVID-19, заключается в том, что домашнее пространство, а не традиционные институты социального заключения и нормализации (больница, фабрика, тюрьма, школа и т.д.), в настоящее время оказываются новым центром производства, потребления и политического контроля.
Дом – это уже не только место, где тело находится в заключении, как это было при ликвидации чумы. Частная резиденция теперь стала центром экономики телепотребления и телепроизводства, а также наблюдательной капсулой. Внутреннее пространство отныне существует как точка в зоне кибернаблюдения, идентифицируемое место на карте Google, изображение, которое распознается беспилотным летательным аппаратом.
Когда несколько лет назад я занимался Особняком “Плейбоя”* – сначала первым готическим поместьем в Чикаго, а затем его преемником в Лос-Анджелесе – больше всего меня занимало то, как он функционировал в разгар Холодной войны в качестве лаборатории, в которой были изобретены новые фармакопорнографические приборы для контроля над телом и сексуальностью. Такие аппараты начали распространяться на Западе уже в конце ХХ века, а с кризисом COVID-19 распространились на все население мира. Когда я проводил исследование Особняка, меня поразил тот факт, что Хью Хефнер, один из самых богатых людей на Земле, провел почти сорок лет, отдыхая дома, одетый в пижаму, купальный халат и тапочки, попивая пепси и закусывая шоколадными батончиками.
Хефнер не выходя из дома и часто даже не вылезая из постели редактировал и выпускал мужской журнал с самым большим в США тиражом. Подключенная к телефону, радио, стерео и видеокамере кровать Хефнера была настоящей мультимедийной производственной платформой.
Его биограф Стивен Уоттс описывал Хефнера как добровольного затворника в собственном раю. Поклонник всех средств архивирования аудиовизуальных материалов задолго до мобильных телефонов, Facebook или WhatsApp, Хефнер записывал более двадцати видео и аудиокассет в день, содержащих самые разные материалы, начиная от интервью и заканчивая инструкциями для своих сотрудников. Покрытый деревянными панелями с толстыми шторами, но пронизанный тысячами кабелей и наполненный самыми передовыми телекоммуникационными технологиями своего времени, Особняк был одновременно полностью непрозрачным и абсолютно прозрачным.
Хефнер установил в резиденции режим замкнутого цикла, в ней также проживали несколько десятков соседей, и он мог получить доступ в каждую комнату в режиме реального времени из своего центра управления. Материалы, отснятые камерами видеонаблюдения, также оказывались на страницах журнала.
Помимо трансформации гетеросексуальной порнографии в массовую культуру, тихая биополитическая революция, начатая “Плейбоем”, означала вызов тем различиям, которые лежали в основе индустриального общества XIX века: разделение сфер производства и воспроизводства, различие между фабрикой и домом и, наряду с этим, патриархальное разграничение между мужским и женским. “Плейбой” решил эту проблему, предложив создать новый жизненный анклав: холостяцкую площадку, связанную с новыми технологиями коммуникации. Ее новый политехнический хозяин никогда не должен ее покидать, ни ради работы, ни ради занятий любовью – более того, эти виды деятельности стали неотличимы.
Круглая кровать Хефнера представляла собой одновременно рабочий стол, стол управляющего, съемочную площадку для фотосессий и место для сексуальных встреч; это была также телевизионная студия, где снималась знаменитая программа “Ночной плейбой”. “Плейбой” предвосхитил дискурсы телекоммуникации и нематериального производства, которых борьба с эпидемией COVID-19 превратила во всеобщую обязанность. Хефнер назвал этого нового социального производителя “горизонтальным рабочим”. Вектор социальных инноваций, который запустил “Плейбой”, способствовал эрозии (а затем и разрушению) дистанции между трудом и удовольствием, производством и сексом.
Жизнь плейбоя, постоянно снимаемая и распространяемая через журналы и телевидение, была полностью публичной, даже если плейбой никогда не выходил из дома или даже из постели. Вызов, брошенный “Плейбоем” разрыву между мужской и женской сферами, заключался в том, чтобы превратить нового мультимедийного оператора в “домашнего мужчину”, который в то время казался оксюмороном. Уоттс напоминает нам, что продуктивная изоляция нуждалась в химической поддержке: Хефнер был потребителем амфетамина декседрин. Так что, как это ни парадоксально, человек, который никогда не вставал с постели, мало спал.
Кровать как новый мультимедийный операционный центр была фармакопорнографической ячейкой: она могла функционировать только с помощью противозачаточных таблеток, лекарств, которые поддерживали высокий уровень производительности, и, в конце концов, с широкополосным подключением, чтобы поддерживать постоянный поток семиотических кодов, которые стали единственным истинным источником средств существования плейбоя.
Не правда ли, все это кажется знакомым? Все это странным образом похоже на нашу собственную жизнь в самоизоляции. Давайте вспомним лозунги, которые использовали как французский, так и американский президенты: идет война. Не покидайте дом. Телекоммуницируйте. Биополитические меры по борьбе с инфекцией, введенные во время кризиса COVID-19, превратили горизонтальных рабочих – более или менее плейбоев и их когнитивный или нематериальный труд – в наиболее вероятных выживших после этой пандемии. Любое из наших домашних пространств сегодня в десять тысяч раз более технически оснащено, чем вращающаяся ложа Хефнера в 1968 году. Средства телекоммуникации и устройства телеуправления отныне находятся на кончиках наших пальцев. Находящиеся снаружи, подчиненные в вертикальных схемах управления рабочие, расово окрашенные и феминизированные тела были прокляты.
В “Надзирать и наказывать” Фуко описывал монашеские кельи как векторы и модели перехода от суверенного режима с его кровавыми методами управления телом и субъективностью к дисциплинарной архитектуре и устройствам заключения, возникшим в XVIII веке для управления целыми народами. Дисциплинарная архитектура представляла собой светские версии монашеских келий, пространств, в которых современный индивид превращался в душу, заключенную в тело – в грамотную душу, способную читать распоряжения государства. Когда писатель Том Вульф посетил Хефнера, он написал, что последний жил в тюрьме, которая была мягкой, как сердцевина артишока.
Можно сказать, что Особняк “Плейбоя” и вращающаяся кровать Хефнера, превращенные в объекты поп-употребления, функционировали во время Холодной войны как транзитные пространства, где были изобретены новый протезированный сверхсвязанный субъект, а также новые формы фармакопорнографического производства и потребления, которые станут характеризовать современное общество. Эта мутация получила широкое распространение и усилилась во время борьбы с эпидемией COVID-19: наши переносные телекоммуникационные аппараты – это наши новые надзиратели, а наш домашний интерьер стал мягкой ультрасовременной тюрьмой будущего.
Источник: Artforum
* Речь идет о диссертации Беатрис Пресьядо по архитектуре, вышедшей позднее книгой “Порнотопия” (Pornotopía: Architecture and Sexuality in Playboy During the Cold War, 2010)
