Техноразнообразие, органология и душа как заложница нечеловеческого: в книге «Рекурсивность и контингентность» Юка Хуэя, философа-программиста. Интернет-издание «Горький» подготовил краткий обзор основных работ Хуэя, чтобы проследить, как развивались идеи китайско-немецкого автора, претендующего на «оцифровку» всего философского поля.
Лакуны и реалии
Есть анекдот про программиста, который ставит перед собой два стакана — с водой и без. Первый — на случай, если захочется пить; второй — на случай, если не захочется.
В текстах Юка Хуэя неизменно присутствуют такие «пустые стаканы» (точнее, «полые чаши», см. ниже) — пробелы, лакуны, функциональные пропуски. Значимые пустоты. Они нужны не для проблематизации и концептуализации, а, если угодно, для локализации — указывают на «место для шага вперед».
Среди работ Юка Хуэя выделяются три:
— On the Existence of Digital Objects(«О существовании цифровых объектов»), в которой автор пытается вернуть им онтологическое измерение — на память приходит Хайдеггер с его высказыванием о «конце философии с приходом кибернетики». Название книги отсылает к работе «О способе существования технических объектов» Жильбера Симондона, которую Хуэй перевел на китайский;
— The Question Concerning Technology in China. An Essay in Cosmotechnics(«Проблема техники в Китае. Эссе о космотехнике»), где философ-программист выступает за «техноразнообразие» и задается вопросом, каким был бы технический прогресс, если бы пошел не по западному сценарию. Название отсылает к «Вопросу о технике» Мартина Хайдеггера;
— Recursivity and Contingency («Рекурсивность и контингентность»), где подытоживаются результаты двух предыдущих исследований, дается обзор соответствующих направлений мысли в их развитии от механицизма к органицизму и органологии, вплоть до возникновения кибернетики («механического органицизма» — двойника биологического) и открывается взлетная полоса для путешествия в не такие уж дальние дали «нечеловеческого» (которого как минимум два — nonhuman и inhuman).
В каждой из этих книг философ призывает соответственно «переоткрыть, перепрочесть, переизобрести» — и удивиться (философия ведь начинается с удивления):
— замысловатой (невещественной) экзистенции цифровых объектов («если вы утверждаете, что у цифрового объекта есть субстанция, вам придется продемонстрировать ее <…> Двоичный код, электрические сигналы или химическая активность на плате?»);
— цветущей сложности «техноразнообразия» и потенциалу разных «космотехник», отличных от западно-европейской (веками представляемой в качестве универсальной — как и сам технический прогресс);
— отличию механизма (М) от организма (О), тому, что организованное неорганическое (М) давно превратилось в организующее неорганическое (работающее как О) и стало (в отличие от нас, простых смертных) субъектом процесса организации.
Вино Хайдеггера
Теперь о «полых чашах». Но для начала — релевантные цитаты:
«…поразительный пример совпадения даосской и хайдеггеровской мысли относительно „вещности”. Достаточно сравнить два пассажа:
„Дао дэ цзин” <…> „Стенки из глины — это сосуд. Но то, что в нем — отсутствие, определяет наличие возможности использования сосуда. В стенах пробиты окна и двери — это дом. Но то, что в нем — отсутствие, определяет наличие возможности использования дома. Поэтому наличие чего-либо определяет характер использования вещи, а отсутствие — принципиальную возможность использовать ее”.
Хайдеггер („Вещь”): „Вместительность обеспечивается, по-видимому, дном и стенками чаши. Но позвольте! Разве, наполняя чашу вином, мы льем вино в дно и стенки? Мы льем вино самое большее между стенками на дно. Стенки и дно — конечно, непроницаемое в емкости. Только непроницаемое — это еще не вмещающее. Когда мы наполняем чашу, вливаемое течет до полноты в пустую чашу. Пустота — вот вмещающее в емкости. Пустота — это Ничто в чаше, есть то, чем является чаша как приемлющая емкость“».
Житие есть, а бытия нет?
В первой своей книге Хуэй пытается ухватить онтологию digital objects, подспудно предлагая примерить ее к objects вообще («стулу, бильярдному столу и т. п.»). То еще предприятие.
Хуэй: «Я отвергаю субстанцию <…> существование цифровых объектов реляционно [основано на отношениях. — Прим. ред.] <…> субстанциональный фетишизм не только ничего не объясняет, но и становится препятствием для понимания индивидуации <…> Что, если человек откажется от понятия субстанции, — позволит ли это по-новому поставить вопрос о существовании, и если да, то как?»
«То, что я называю цифровыми объектами, по сути является данными, формализованными вычислительными онтологиями. И здесь термин „онтология” вновь становится интригующим».
И это правда, потому что вектор задан, пункт назначения указан, карта местности (историко-критический обзор) и компас (концептуальный инструментарий) выданы — интригует, кто и как пойдет этим путем. Когда и чем заполнит «полую чашу».
Повар Прекрасномилостивого
В «Эссе о космотехнике…» вопрос ставится шире: можно ли помыслить множество техник, если существует множество культур? Универсален ли научно-технический прогресс в том виде, в каком мы его знаем, или просто исторически так сложилось, что победил один из возможных вариантов (условно западный), присвоив себе монополию, чтобы навязывать свой устав чужим монастырям всего мира?
Для Хуэя очевидно второе:
«…в чем именно заключается различие между китайской и европейской техниками? Имеется ли в виду, что в них делают ложки разной формы? Но разве у них не одна и та же функция, а именно функция ложки? Конечно, речь не о том, что техники различаются функционально».
Хуэй рассматривает отношения Ци (器, qì, утвари, инструмента, навыка, а не Ци (气, qì) — жизненной энергии, дыхания) и Дао, которое, как мы знаем, будучи выраженное словами, не есть истинное Дао.
Если все идет как надо, Небо и Земля работают в гармонии (как макрокосм и микрокосм), человек соизмеряет свои поступки не с заданным раз и навсегда законом, а резонируя с самой изменчивостью Дао — и с техническими объектами следует обращаться соответствующе.
Как это делал, например, Дин — повар Прекрасномилостивого (царя Хойвана, правившего в Лян с 370-го по 335 гг. до н. э.):
«Когда [я, ваш] слуга, стал впервые разделывать быка, то видел лишь тушу, а через три года перестал замечать животное как единое целое. Теперь же я не смотрю [на него], а понимаю [его] разумом, не воспринимаю [его] органами чувств, а действую лишь разумом. Следуя за естественными волокнами, режу сочленения, прохожу в полости, никогда не рублю то, что слишком твердо, — центральные жилы и связки, а тем более — большие кости.
Хороший повар режет, [а поэтому] меняет нож раз в год. Посредственный повар рубит, [а потому] меняет нож раз в месяц. Ножу [вашего] слуги ныне девятнадцать лет, [я] разделал им много тысяч бычьих туш, а лезвие у него словно только что заострено на точильном камне.
…несмотря на это, каждый раз, подойдя к сложному сплетению, вижу, как трудно с ним справиться, страшусь и остерегаюсь, не отвожу глаз, веду нож медленно, едва шевеля. И вдруг так быстро заканчиваю разделку, точно рассыпаю ком земли. Подняв нож, я постою, оглянусь по сторонам, пройдусь в нерешительности и, удовлетворенный, оботру нож и спрячу» (Чжуан-цзы).
Дин позволяет Дао «управлять» ножом, который перестает быть просто инструментом и освобождается, «лишается» своего строго заданного утилитарного предназначения, раскрывая несоизмеримо больший потенциал, — становится «чистым режущим-бытием».
Вседозволенность объектов
От ножей и ложек, через обзор-сравнение китайского и западного подходов в осмыслении технического, Хуэй предлагает перейти к «плюрализму космотехник и многообразию ритмов посредством трансформации того, что уже есть». Но с чего и как начать? В этом вопросе без «стакана» не разберешься, а он пока скорее пуст.
«Хуэй <…> осторожно-апофатичен в своих выводах. Подойдя к сложному сплетению, видя, как трудно с ним справиться, он страшится и остерегается, ведя свой нож очень медленно, едва шевеля. Практически останавливаясь: переприсваивая современную технику в качестве космотехники, нам необходимо перестроить фундаментальные метафизические категории (такие, как Дао и Ци), реконструировать современную эпистему и начать на этих основаниях производить новую технику, завершает он. Допустим, но нельзя ли конкретнее? Похоже, бремя конкретизации ложится на читателя, примем его», — пишет философ Евгений Кучинов в рецензии на книгу и, вооружившись анархистской эпистемологией Пола Фейерабенда (защищавшего всякое знание и всякую мудрость), приводит несколько примеров одного из вариантов «техноразнообразия» — «технической вседозволенности»:
— «облачная лестница» Лу Баня;
— фотоэлектромагнитный резонатор-трансформатор Андрея Платонова, «который должен был из света… отлить и выточить коммунизм»;
— «оргонный аккумулятор» Вильгельма Райха [хозяйке на заметку: этот аппарат давно собирают в домашних условиях. — Прим. ред.].
Зачем профессор лягушек резал
В книге «Рекурсивность и контингентность» Хуэй предпринимает попытку «постичь эволюцию систем в целом и возникновение технических систем в частности».
Философ ретроспективно описывает механицистскую — «ранненововременную» — модель мышления: «…читателя Декарта не удивляет, что он <…> бросив взгляд из окна на пешеходов, задается вопросом, не являются ли они облаченными в плащи и шляпы роботами».
Декарт также сравнивал работу телесных органов с музыкальным инструментом — церковным органом. Пройдет полтора века и Кант в своей третьей «Критике…» опишет два вида рефлектирующего суждения — эстетическое и телеологическое. Второе, по мнению Хуэя, положит начало четырем направлениям мысли, движущимся в сторону «от механицизма»:
— органическому механицизму (тело — нелинейный алгоритм, сложность его работы непостижима для рассудка);
— подозрительному витализму (кантовское Bildungstrieb («стремление к формированию») — свойство живых тел постоянно развиваться в определенные формы согласно врожденному плану);
— органицизму (делающему упор на целом (общность) и взаимном обмене между частями);
— органологии (наводящей мосты между биологией и техникой).
Хуэй рассказывает о споре немецкого профессора анатомии Вильгельма Ру со своим учеником Хансом Дришем:
«Ру взял яйцо лягушки, достигшее в своем развитии стадии двух клеток, и убил одну из них раскаленной иглой. Как и ожидалось, оставшаяся клетка продолжила развиваться, но сформировала только половину головастика <…> Дриш повторил этот эксперимент с клетками морского ежа, но не стал убивать одну из клеток, а просто разделил их. На этот раз он обнаружил, что каждая клетка развилась в полноценного морского ежа. В опровержение механицизма Ру, по которому половина способна развиться только в половину, Дриш обнаружил, что половина может развиться и в целое, то есть в организме присутствует особая жизненная сила, которая не может объясняться исключительно механически. Это контингентное событие — контингентное в том смысле, что Дриш желал подтвердить правоту Ру и не ожидал подобного результата <…>».
Органицисты же считали организм особой формой организации [стерпим эту тавтологичную тавтологию. — Прим. ред.], которую не свести ни к механическим законам механицистов, ни к таинственной «жизненной силе» виталистов.
Рекурсивность и контингентность в процессе «становления органическим» — вещи ключевые.
«Механизм [курсив автора. — Прим. ред.] вроде часов или парового двигателя характеризуется линейной причинной зависимостью, он будет уничтожен, если произойдет контингентное событие, — говорит Хуэй. — Но организмхарактеризуется рекурсивной причинной зависимостью. Если со мной случится что-то плохое, я смогу восстановиться так же, как и муравей сможет сохранить равновесие, если потеряет конечность».
«Рекурсивность — это не простое механическое повторение; она характеризуется циклическим возвращением к себе, цель которого — самоопределение, причем всякое движение открыто для контингентности, которая, в свою очередь, сообщает ему уникальность <…> Этот образ соответствует душе. Душой называется не что иное, как способность возвращаться к себе с тем, чтобы себя познать и определить. Каждый раз, когда душа отступает от себя, она актуализирует свою собственную рефлексию в следах, которые мы называем памятью».
Человеческое «нечеловеческое»
Как мы уже сказали, текущая ситуация характеризуется переходом от организованного неорганического к организующему неорганическому. Техническая система сегодня действует как суперорганизм, и не будет преувеличением сказать, что мы все обитаем внутри него. В качестве кого?
«Планетаризация (в смысле Хайдеггера) означает вторжение техники во все сущее <…> Сначала этой технической глобализации пришлось завоевать иные системы знания. Неевропейским культурам приходится осваивать современную эпистему, включая ее технический аппарат, чтобы такая гигантская система стала возможной <…> Нашу эпоху следует решительно отделить от трагической и апокалиптической эпох, которые можно отождествить с греко-германской и иудео-христианской мыслью соответственно. В отличие от них, катастрофическая эпоха глобальна и искусственна, можно даже сказать, „поверхностна”.
Как известно, наступило такое время, когда будут одна за одной происходить алгоритмические катастрофы: изменение климата, обвалы глобальных финансовых рынков, массовая безработица, неизбежные кибервойны и войны с участием роботов. Мы имеем дело уже не со специфической региональной культурой, а скорее с вызванной технологиями глобальной культурой <…> В то же самое время признается то, что катастрофы могут быть еще и переходами к лучшему будущему, поскольку совершенство техники в значительной степени зависит от сбоев и катастроф: если бы не кораблекрушения, не была бы создана более совершенная навигационная технология; иными словами, если бы не сбои и препятствия, не было бы вообще никаких изобретений, а может быть, и самой науки. Наблюдаемая нами сегодня планетарная конвергенция <…> это уже не метафора».
Относительно дальнейших перспектив философ дает следующий прогноз: останется не «постчеловеческое» или «трансчеловеческое», а скорее «нечеловеческое». Но это «нечеловеческое» по Лиотару, подчеркивает Хуэй, и приводит такую метафору:
«Душа является заложницей нечеловеческого именно потому, что нечеловеческое похоже на доиндивидуальную реальность или зов, обращенный к душе. Это нечто вроде воды для рыбы: хотя последняя живет в воде, та для нее остается прозрачной. Такое нечеловеческое невозможно свести к вычислениям и репрезентации.
<…>
Если кибернетика, как думал Хайдеггер, конец философии и если рекурсивность становится „синонимом” философии процесса, тогда постъевропейская философия может мыслиться только путем переприсвоения кибернетического момента в разных видах мысли о технике. Именно эту траекторию движения мы попытались наметить <…> Поставленные нами вопросы все еще требуют более подробных ответов, но, поскольку усилия одного человека ограничены, эта попытка остается общей задачей философии».
Эту нелегкую эстафету нам лишь предстоит принять, очередь из желающих пока не выстраивается, но, как сказано в одном стихотворении эпохи Тан:
«Осенние листья падают как дождь.
И хотя все мои соседи — варвары,
А ты в тысяче ли от меня,
На моем столе — всегда две чаши».
Автор: Дмитрий Борисов
Источник: gorky.media
