Виталий КУЛИК, директор Центра исследований проблем гражданского общества
9 лет назад, во время российской агрессии против Грузии, МИД РФ, в пропагандистских целях, во всю использовал западный термин «гуманитарная интервенция» – «военная операция с целью защиты мирного населения Южной Осетии (граждан РФ) от угрозы геноцида”. Тогда Москва впервые применила концепцию «гуманитарной интервенции» и «ограниченного суверенитета», хотя ранее яростно ее критиковала. А умиротворять Россию в 2008 году пришлось автору самого термина «гуманитарной интервенции» и идеологу НАТОвской интервенции в Югославии Бернару Кушнеру.
Напомним, что это “умиротворение” привело к новому приступу экспансионизма у Путина, аннексии Крыма и вторжением на Донбассе.
Термин “гуманитарная интервенция” использовался Кремлем и в случаи агрессии против Украины. Когда российская пропаганда уже не могла отрицать присутствия “ихтамнетов”, околокремлвские эксперты начинали рассуждать на тему “права-обязанности России провести “гуманитарную интервенцию” для защиты соотечественников в Украине”.
«Гуманитарная интервенция»: от «миссии врачей» до государственной политики
Несмотря на то, что в экспертной среде до сих пор продолжается спор об авторстве и о времени возникновения самого термина «гуманитарная интервенция (война)», несомненно, что в лексикон практической дипломатии он попал во второй половине ХХ века. И ввел ее в политологический дискурс бывший министр иностранных дел Франции и главный «миротворец» в Южной Осетии Бернар Кушнер.
Еще в 1968 году он сформулировал положения о «необходимости западного вооруженного вмешательства в этнополитические конфликты с целью недопущения геноцида». Тогда Кушнер активно поддерживал сепаратистское государство этнической группы христиан игбо – Биафра на территории Нигерии. Биафра поддерживалась Францией, ЮАР, Португалией и Израилем, а Нигерия – Британией и Советским Союзом. В то время Кушнер активно сотрудничал с миссией «Врачи без границ», которая требовала вооруженного вмешательства Запада в Биафрский конфликт.
Кушнер вывел логическое построение, согласно которому в каждом конфликте есть «хорошая» сторона, состоящая из жертв, и «плохая» сторона, которая хочет всех их убить. Поэтому, западное вмешательство, вызванное усилиями средств массовой информации, может разрешить эти проблемы посредством применения силы. Постепенно «реалистичное» направление философской школы, которое подвергает сомнению эти допущения, было дискредитировано как аморальное.
Югославские войны стали идеальной возможностью реализовать на практике то, что к тому времени превратилось в его фирменный знак – доктрину «гуманитарной интервенции». Это полностью совпало с потребностью Соединенных Штатов обеспечить НАТО новой доктриной в период после окончания холодной войны, которая бы позволила военному альянсу выжить и расшириться. Эта доктрина была задействована в марте 1999 года, когда НАТО начала бомбардировки Югославии, длившиеся два с половиной месяца. Тогда Кушнер получил пост главы гражданской миссии ООН в оккупированном Косово (UNMIK — МООНВАК).
По словам Дайаны Джонстон, филантропизм Кушнера избирателен. Жертвы, судьба которых вызывает его негодование, всегда совершенно случайно оказываются людьми, к которым благосклонны французские или американские интересы: биафрцы, не-коммунисты из Вьетнама, албанцы Косово. Его никогда не волновала участь никарагуанских жертв «Контрас», поддерживавшихся США, и саботажа в 1980-е, ни этнические чистки против сербов и цыган в Косово после того, как он возглавил провинцию, еще меньше – палестинские жертвы, грузинские беженцы в 2008 г.
В это же время, в 1999 г., сам термин «гуманитарная интервенция» приобрел статус государственной политики США и Великобритании. В апреле 1999 г. в Чикаго в канун юбилейного Вашингтонского саммита НАТО премьер-министр Великобритании Тони Блэр впервые использовал его для определения будущей политики НАТО на Балканах.
В основу концепции был положен тезис о том, что гуманитарная катастрофа никогда не может считаться чисто внутренним делом того или иного государства и что международное сообщество не только «вправе», но даже обязано, «решительно вмешаться» в подобные острые гуманитарные кризисы (т.е. на практике – во внутренние дела суверенных государств) «для их оперативного выправления». Налицо, таким образом, связь между «гуманитарной интервенцией» и еще одной активно продвигаемой рядом стран Запада концепцией «ограниченного суверенитета», также предполагающей возможность внешнего, в том числе, силового вмешательства во внутренние дела государств под гуманитарными предлогами.
Напомним, что российское руководство категорически осуждало «гуманитарную интервенцию» НАТО в Югославии. Достаточно вспомнить, как в 1999 году премьер Евгений Примаков совершал известный «разворот над Атлантикой». И тогда политики и общественные деятели России требовали «защитить территориальную целостность братской Югославии».
Расхождения во взглядах представителей Российской Федерации и руководителей НАТО по отношению к операции в Косово ни для кого секретом не являлись. Причем недовольство россиян было массовым, включающим в себя различные акции по выражению негативного отношения к происходящему. Сегодня многие из них одобряют действия России в Грузии и Украине и ни слова не говорят о необходимости территориальной целостности наших стран.
Интересно, что некоторые российские эксперты, стремясь обосновать применение силы в Грузии, так же как и американские юристы в 1999 г., ссылаются на противоречие Хартии ООН и Всемирной Декларации прав человека 1948 года. По их мнению, как только государство подписывает Декларацию, вопросы прав человека перестают подлежать исключительно внутренней юрисдикции государств.
Если же вспомнить, что Всемирная Декларация прав человека 1948 года декларирует «признание неотъемлемого достоинства и равных и неотчуждаемых прав человека как основы для свободы, справедливости и мира во всем мире», то многие считают допустимой и такую трактовку: гуманитарные интервенции без санкции СБ ООН возможны в тех случаях, когда СБ не может реализовать свою цель – защиту прав человека.
Бумеранг был запущен…
Теперь Кремль все активнее использует американскую трактовку концепции «гуманитарной интервенции». Произошло «переосмысление ценностей» и в российском экспертном сообществе.
Москва оправдывала свои действия в Абхазии и Южной Осетии вполне в духе популярных трендов, ссылаясь на «дефицит инструментария у ООН и необходимость оперативного военного реагирования», дабы «не допустить геноцида грузинами мирного осетинского населения». Примечательно, что по стечению обстоятельств (в виду того, что Франция главенствовала в ЕС) миротворческую миссию по прекращению огня в Грузии европейцы поручили автору концепции «гуманитарной интервенции» министру иностранных дел Франции Бернару Кушнеру. И, похоже, что он нашел общий язык с руководством России.
ЕС «проглотил» российскую агрессию в Грузии, тем самым открыв дорогу к нападению на Украину в 2014 году.
Приднестровизация, кипризация, аннексия. Что будет с Донбассом?
Долгое время в своей политике в отношении урегулирования «замороженных» конфликтов на постсоветском пространстве Россия исходила из того, что она не в состоянии окончательно, мирными способами, решить проблему во всех регионах с выгодой для себя.
Как признается российский политолог Сергей Маркедонов, «после «пятидневной войны» 2008 г. все форматы мирного урегулирования были окончательно опрокинуты в прошлое. Россия объективно превратилась из миротворца в сторону конфликта. Вместе с тем уход с территории двух бывших автономий Грузии имел бы катастрофические последствия для внутренней безопасности РФ на Северном Кавказе (с учетом Северной Осетии, осетино — ингушского конфликта, четырех адыгоязычных субъектов федерации)… Если нет старых форматов, российское руководство создало новые путем перевода Абхазии и Южной Осетии в категорию «частично признанных» государств».
Несмотря на кажущуюся импульсивность и эмоциональность действий Кремля, российское руководство просчитало возможные риски и потери от признания Абхазии и Южной Осетии. Их действительно тогда, в 2008 году, оказалось не так много.
Россия смогла, не оглядываясь на Запад, решать свои главные стратегические задачи на Южном Кавказе:
— обеспечила долговременное и стабильное военное присутствие в на Южном Кавказе;
— сформировала новый «порядок дня» для урегулирования, исключающий присутствие иностранных миротворческих миссий и наблюдателей от ОБСЕ и ЕС в зоне конфликтов (они смогут находится только с грузинской стороны). Отложила окончательное решение кавказских конфликтов на неопределенный строк;
— создала весомое препятствие на пути интеграции Грузии в НАТО (в виду наличия территориальных претензий к Грузии и нерешенных этнополитических конфликтов на ее территории).
Крым, а потом Донбасс – это последствие того, что Запад «проглотил» полупризнание Абхазии и Южной Осетии. В Кремле в 2014 году были уверенны, что и сейчас, также как в 2008 году, им все сойдет с рук.
Фактически, еще в средине 2007 г. Москва пересмотрела свою стратегию в отношении «замороженных» конфликтах, отказавшись от «пакетного» подхода.
Кремль распределил конфликты на три типа: грузинские (Абхазию и Южную Осетию), урегулирования которых связывают со сдерживанием интеграции Грузии в НАТО и противодействие усилению позиций США на Южном Кавказе; азербайджанский (Нагорный Карабах), который предлагается пока что «не трогать», и молдавский (Приднестровье). К каждому типу конфликтов МИД РФ предлагает выработать отдельную стратегическую модель.
В Абхазии и Южной Осетии Москва использовала технологию «кипризации» – полупризнания.
в Карабахском конфликте у РФ нет «контрольного пакета». Процесс ведет группа посредников (Минская группа ОБСЕ, куда помимо России входят Франция и США). В Карабахе сегодня нет активного военного противоборства, которое было в Южной Осетии и есть на Донбассе. Почти 200-километровая линия фронта делает азербайджанский блицкриг невозможным. Именно это, спасает от возобновления войны (хотя за прошлый год на линии прекращения огня количество перестрелок увеличилось).
В случае с Приднестровьем сегодня мирное урегулирование уже интернационализировано по факту. Напомним, что переговорный формат по этому конфликту определяется, как «5+2». Два — это стороны конфликта, 3 посредника (РФ, Украина, ОБСЕ) и два наблюдателя (США и Европейский Союз). Москва все еще не оставляет надежду реинтегрировать Молдову под своим покровительством. Полупризнание в нынешних политических условиях не принесет Москве никаких весомых дивидендов. Поэтому приднестровский конфликт для Путина – это пока замороженный и отложенный кейс.
В ситуации с Крымом Москва изначально не рассматривала вариантов с полупризнанием с долгой перспективой, а выстраивала логику аннексии (статья https://hvylya.net/analytics/politics/nepravilnoe-zavtra-dlya-kryima-kakoy-stsenariy-pogloshheniya-izberet-putin.html).
Совершенно другая история с оккупированной частью Донбасса. После краха проекта «Новороссия» в Украине, Москва оказалась перед выборов, какую модель в качестве стратегии среднестрочного горизонта использовать в ОРДЛО.
Наиболее приемлемым для Кремля является «приднестровизация» конфликта с вялотекущей реинтеграцией на основе конституционного пакта (особый статус территорий, право внешнеполитического вето, сохранение российского военного присутствия в регионе и пр).
Но если Запад покажет слабину, Москва может пойти и на аннексию Донбасса. Это значительные риски и экономические издержки. Но Кремль получит победу и новые смыслы для Путина на президентских выборах.
Естественно, что ЕС и США ответят новым кейсом санкций, возможно, даже, Киев получит летальное оружие. Не исключена и военная помощь, вплоть до локального военного столкновения между НАТО и РФ. Однако, это мало повлияет на российское руководство. Путин уже «задраил люки» и готовится к жизни в «осажденной крепости». Санкциями больше, санкциями меньше…
Еще в январе 2017 года было опубликовано интервью с советником вице-премьера РФ Дмитрия Рогозина – Михаилом Ремизоввм, где тот достаточно откровенно изложил логику Кремля в этом вопросе. Он говорит о том, что «сценарий заморозки» нереалистичен в долгой перспективе и Кремлю невыгоден, поскольку не формируется никакого «временного статуса», аналогичного приднестровскому или абхазскому.
Как утверждает российский эксперт Александр Морозов, вокруг Кремля сформировалось довольно сильное лобби в пользу этого решения. Эти люди считают, что тезис «выгодно держать Донбасс подвешенным ради дестабилизации Украины» больше не работает. Никаких бонусов Москва больше не получит, а издержки растут. И главное: «там же наши люди», их нельзя бросить в таком плачевном состоянии на бесконечный срок.
Надежды на то, что Запад нажмет на Киев себя не оправдали. «Вместо большой сделки произошел «дурной анекдот». После подписания санкций, у Трампа связанны руки.
Сценарий аннексия для Донбасса не запускается только потому, что Москва еще не вполне выработала контрсредства против санкционного режима и не уверена, что НАТО и США не ответят силой на провокации. Стороны наращивают военный потенциал в зоне вероятных военных действий.
Кроме того, российские эксперты прямо говорят о том, что Донбасс можно заглотнуть, но не проглотить. Российская экономика, подорванная санкциями, может не справиться с новой нагрузкой в виде содержания депрессивного и разрушенного войной региона.
Поэтому при стратегировании политик в отношении России в Киеве и на Западе следует учитывать эту извращенную логику кремлевских аналитиков.
Прав директор Национального института стратегических исследований Владимир Горбулин, который утверждает, что «Кремль расширяет географию гибридной войны, превращая войну с Украиной в мировой конфликт. Но Россия на Украине не остановится. Пример Украины показывает, что ждет всю Европу, если новая реальность не будет немедленно принята и осознана лидерами Европейского Союза с принятием соответствующих жестких решений. Агрессору смешны полумеры и полутона. Он знает только логику эскалации».
«Гуманитарная интервенция», однажды выпущенная в мир на Западе, проросла гибрессией России против всего мира и нашим правом-обязательством является противодействие этому вызову.
